Письмо цветаева детям: Открытое письмо детям. Марина Цветаева.

Открытое письмо детям. Марина Цветаева.

Милые дети,
Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, что вы люди или нелюди (как мы). Но говорят, что вы есть, что вы – особая порода, еще поддающаяся воздействию.
Потому:
– Никогда не лейте зря воды, п.ч. в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек.
– Но оттого что я не пролью этой воды, он этой воды не получит!
– Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.
– Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, подымайте и кладите на ближайший забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но трущобы, где умирают без хлеба. Кроме того, м.б. этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет взять его так, чем с земли.
Никогда не бойтесь смешного, и если видите человека в глупом положении:1) постарайтесь его из него извлечь, 2) если же невозможно – прыгайте в него к нему как в воду, вдвоем глупое положение делится пополам: по половинке на каждого, или же, на худой конец – не видьте его.
Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают – раз так охотно на них ссылаются (NB! Ряд примеров, которые сейчас опускаю). 2) у всех есть второе имя: никто, и совсем нет лица: бельмо. Если вам скажут: так никто не делает (не одевается, не думает, и т.д.) отвечайте: – А я – кто.
В более же важных случаях – поступках –
-Et s’il n’en reste qu’un – je serai celui-la.*
(* «И если останется лишь один – им буду я», фр., это из Виктора Гюго)
Не говорите “немодно”, но всегда говорите: неблагородно. И в рифму – и лучше (звучит и получается).
Не слишком сердитесь на своих родителей, – помните, что и они были вами, и вы будете ими.
Кроме того, для вас они – родители, для себя – я. Не исчерпывайте их – их родительством.
Не осуждайте своих родителей на смерть раньше (ваших) сорока лет. А тогда – рука не подымется!

Увидя на дороге камень – убирайте, представьте себе, что это вы бежите и расшибаете себе нос, и из сочувствия (себе в другом) – убирайте.

Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае.
Стесняйтесь – не уступить.

Не отличайте себя от других – в материальном. Другие – это тоже вы, тот же вы. (Все одинаково хотят есть, спать, сесть – и т.д.)

Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно – сознания. После победы стойте с опущенными глазами, или с поднятыми – и протянутой рукой.

Не отзывайтесь при других иронически о своем любимом животном (чем бы то ни было – любимом). Другие уйдут – свой останется.

Книгу листайте с верхнего угла страницы. – Почему? – П.ч. читают не снизу вверх, а сверху вниз.
Кроме того – это у меня в руке.

Наклоняйте суповую тарелку к себе, а не к другому: суп едят к себе, а не от себя; 2) чтобы, в случае беды, пролить суп не на скатерть и не на vis-a-vis, а себе на колени.

Когда вам будут говорить: – Это романтизм – вы спросите: – Что такое романтизм? – и увидите, что никто не знает, что люди берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюются им! Запускают (…) вам в лоб!) слово, смысла которого они не знают.
Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского:
Романтизм – это душа.

Когда вас будут укорять в отсутствии «реализма», отвечайте вопросом:
– Почему башмаки – реализм, а душа – нет? Что более реально: башмаки, которые проносились, или душа, которая не пронашивается? И кто мне в последнюю минуту (смерти) поможет: – башмак?
– Но подите-ка покажите душу!
– Но (говорю их языком) подите-ка покажите почки или печень. А они все-таки – есть, и никто своих почек глазами не видел.
– Кроме того: что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не – не – не-
– А – болит.
Это и есть – душа.

Мозг слишком умный: он знает, что не от чего грустить.

Чем люди пишут стихи и чем их понимают? (Довод в пользу души.)

Журавль и синица.
Нет, ложь, ложь и глупость: что делать с синицей и вообще – с птицей в руках?
Есть вещи, которые нехороши в руках, хороши – в воздухе.
Журавль например.

Не стесняйтесь в лавках говорить: – Это для меня слишком дорого. Кого ты этим обкрадываешь?
Ведь не ты ничего не стоишь, она – слишком дорого стоит.
(или)
Ведь не тебя – нет: у тебя ничего нет.
(NB! По-моему должен стесняться – лавочник.)

Милое дитя! Если ты – девочка, тебе с моей науки не поздоровится. (Как не поздоровилось – мне.)
Да если и мальчик – не поздоровится. Девочку, так поступающую, «никто» не будет любить. (Женщин любят – за слабости – и погрешности – и пороки). Мальчик – займет последнее место в жизни (и в очереди!).
Но есть места – над жизнью, и есть любовь – ангелов.»

Прим. Текст «Открытого письма» для несостоявшегося эмигрантского детского журнала. Обычно упоминается по первой строке «Милые дети».

Марина Цветаева. Письмо к детям: vasya_lesya — LiveJournal

Письмо было написано Мариной Цветаевой в 1937-1938г. для детского журнала, но не было опубликовано.

“Милые дети,
Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, что вы люди или нелюди (как мы). Но говорят, что вы есть, что вы – особая порода, еще поддающаяся воздействию.
Потому:
– Никогда не лейте зря воды, потому что в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек.
– Но оттого что я не пролью этой воды, он этой воды не получит!
– Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.
Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, подымайте и кладите на ближайший забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но трущобы, где умирают без хлеба. Кроме того, может быть этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет взять его так, чем с земли.
Никогда не бойтесь смешного, и если видите человека в глупом положении: 1) постарайтесь его из него извлечь, 2) если же невозможно – прыгайте в него к нему как в воду, вдвоем глупое положение делится пополам: по половинке на каждого, или же, на худой конец – не видьте его.
Никогда не говорите, что так никто не делает.
Отвечайте: “А я – кто.”
Не говорите “немодно”, но всегда говорите: неблагородно.
И в рифму – и лучше (звучит и получается).
Не слишком сердитесь на своих родителей, – помните, что и они были вами, и вы будете ими.
Кроме того, для вас они – родители, для себя – я.
Не исчерпывайте их – их родительством.
Не осуждайте своих родителей на смерть раньше (ваших) сорока лет. А тогда – рука не подымется!
Увидя на дороге камень – убирайте, представьте себе, что это вы бежите и расшибаете себе нос, и из сочувствия (себе в другом) – убирайте.
Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае.
Стесняйтесь – не уступить.
Не отличайте себя от других – в материальном. Другие – это тоже вы, тот же вы. (Все одинаково хотят есть, спать, сесть – и т.д.)
Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно – сознания. После победы стойте с опущенными глазами, или с поднятыми – и протянутой рукой.
Не отзывайтесь при других иронически о своем любимом животном (чем бы то ни было – любимом). Другие уйдут – свой останется.
Книгу листайте с верхнего угла страницы.
– Почему?
– Потому что читают не снизу вверх, а сверху вниз.
Кроме того – это у меня в руке.
Наклоняйте суповую тарелку к себе, а не к другому: суп едят к себе, а не от себя; чтобы, в случае беды, пролить суп не на скатерть и не на vis-a-vis, а себе на колени.
Когда вам будут говорить: – Это романтизм – вы спросите:
– Что такое романтизм? – и увидите, что никто не знает, что люди берут в рот слово, смысла которого они не знают.
Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского:
Романтизм – это душа.
Когда вас будут укорять в отсутствии «реализма», отвечайте вопросом:
– Почему башмаки – реализм, а душа – нет? Что более реально: башмаки, которые проносились, или душа, которая не пронашивается? И кто мне в последнюю минуту (смерти) поможет: – башмак?
– Но подите-ка покажите душу!
– Но подите-ка покажите почки или печень. А они все-таки – есть, и никто своих почек глазами не видел. Кроме того: что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не – не – не- А – болит.
Это и есть – душа.
Не стесняйтесь в лавках говорить: – Это для меня слишком дорого. Кого ты этим обкрадываешь?
Ведь не ты ничего не стоишь, она – слишком дорого стоит.
Милое дитя! Если ты – девочка, тебе с моей науки не поздоровится. (Как не поздоровилось – мне.)
Да если и мальчик – не поздоровится. Девочку, так поступающую, «никто» не будет любить. (Женщин любят – за слабости – и погрешности – и пороки). Мальчик – займет последнее место в жизни (и в очереди!).
Но есть места – над жизнью, и есть любовь – ангелов»

(письмо скопировано из Интернета, возможно, могут быть расхождения с оригиналом, не проверила).

Сочинение на тему: письмо Марины Цветаевой детям

Сочинение по письму Марины Цветаевой послание детям

Это прекрасное письмо написанное Мариной Цветаевой и посвященное детям обязательно к прочтению всем нам. В своем обращении к детям она дает много правильных поучений, которые помогут нам избежать глупых и нерассудительных поступков в будущем.

Читая письмо Марины Цветаевой, ты понимаешь насколько нерассудительных поступков, мы совершаем в нашей жизни, которую мы начали только жить. Я считаю, что это письмо является поучительным, и автор обращается к детям с целью наставить на правильный путь в этой жизни. Сейчас я хочу рассмотреть некоторые ее наставления.

Первое, что она просит это не разливать зря воду. Нам кажется, воды у нас много и зачем ее

жалеть, но это не так! Есть места, где вода является большим дефицитом и в засушливых странах некоторые люди просто умирают от ее нехватки. Вы только представьте, что станет с нами, если и у нас пропадет вода, так может, стоит уже сейчас задуматься над словами этого замечательного человека, и подумать над тем как мы обращаемся с водой. Также она пишет и о хлебе, но я уже знаю о важности хлеба в жизни человека, мне об этом рассказали и в школе и родители.

А когда она просит нас не смеяться с человека, который попал в смешную ситуацию, это надо понимать, поставив себя на его место. Каждый из нас попадал в такую ситуацию, когда он нечаянно совершал какую-нибудь глупость, а некоторые, воспользовавшись этим, смеялись с вас. Да это было обидно, но как благородно помочь человеку, который попал в такую ситуацию, тогда ему будет не так обидно и в следующий раз он не будет с вас смеяться, а поможет вам. Это золотые слова, которые помогут нам жить с окружающими в добре и понимание.

Я полностью согласен с Цветаевой, что не надо придерживаться моды и идти на поводу окружающего мнения. Когда тебе говорят, а вот как делают все, а надо одеваться как все а мы кто не люди мы все индивидуумы и не надо убивать в себе все уникальные качества которыми нас одарила природа. Много полезного я узнал с этого благородного письма: 

• Не надо стесняться уступать место в трамвае, надо стыдиться – не уступить!
• Не различайте людей на бедных и богатых ведь все мы одинаковы, и все мы хотим, есть, спать и др.
• Не торжествуйте победы над соперником, просто осознайте ее. Протяните руку проигравшему.
• Доедая суп, наклоните тарелку в свою сторону, а не от себя к другому: если вы нечаянно прольете суп то не на скатерть и не на кого-нибудь, а на собственные колени.

Это все правильно и с ее словами я полностью согласен. Но больше всего я хочу выделить ее слова о родителях. Родители это те люди, которые дали нам жизнь, которые желают нам счастье и хотят чему-то научить. Никогда не надо обижаться на них, обманывать, а тем более судить.

Спасибо Марине Цветаевой за это письмо, оно мне дало многое, я много из него подчеркнул!

рассуждение “Читая письмо М. Цветаевой”

Читая письмо М.Цветаевой

«Когда меня любят – удивляюсь, когда не любят – удивляюсь, но более всего удивляюсь, когда ко мне равнодушны», – так писала Марина Цветаева о себе. Действительно, узнавая Марину Цветаеву, читая Марину Цветаеву, погружаясь в неё, оставаться равнодушным невозможно. И в первую очередь, наверное, потому, что сама она никогда таковой не была. В этом я в очередной раз убедилась, прочитав «Открытое письмо М.И. Цветаевой к детям». Только действительно талантливый и неравнодушный человек может посоветовать детям так, чтобы они не «закрылись» от привычной назидательности, а прониклись сказанным. Казалось бы, здесь написаны прописные истины (например, о хлебе, воде, камнях), которые мы нередко слышим и от наших родителей, учителей, знакомых. Но то, как написала это Марина Цветаева, заставляет нас задуматься, «примерять» эти советы на своё поведение, сделать какие-то выводы. Мне кажется, что Цветаева вся в этом письме.

Меня очень заинтересовали её слова о том, что каждый человек – это «кто», что не надо бояться этим «кем-то» быть, а наоборот бояться надо быть «никем». Часто бывает так, что поведение, поступки, ситуации мы оцениваем с позиции «так делают многие» или «так не надо делать, потому что многие это осуждают, не принимают». Тогда встаёт вопрос: а кто эти «многие», по какому праву и по какому принципу они определяют, что хорошо, а что плохо? Человек всегда стремится к тому, чтобы облегчить себе жизнь, сделать её комфортной, модной, удобной, т.е., заботится о материальной стороне жизни. В этом стремлении мы порой «разрешаем» себе такие поступки, которые Цветаева назвала бы «неблагородными». Например, если нам кто-то сделал неприятное, то мы тут же можем отплатить ему тем же. И «многие» нас оправдывают, с нами соглашаются, ведь это своеобразный урок нашим обидчикам, так им и надо, будут знать в следующий раз… Но с другой стороны, ведь это значит, что мы себе тоже «разрешили» быть неблагородными. Совершив «дурные» действия, мы согласились, что такие поступки имеют место быть в жизни, и даже «разрешили» им быть в нашей жизни, т.е., приняли их как норму.

Что есть «правильно», что есть «благородно», наверно, каждый человек должен решить сам. И не надо бояться, что это мнение может не совпасть с мнением «многих». Ведь в конечном итоге за наши поступки, за наши действия, за нашу жизнь отвечать будем только мы сами, а не те «многие». Читая обращение М.Цветаевой, я с удивлением отметила, что здесь она затрагивает практически самые главные ценности жизни. Во-первых, это бережное отношение к окружающему нас миру. И беречь надо не для того, чтобы запасов воды или хлеба было больше, не потому, что это милосердно по отношению к страждущим, а потому, что не беречь – это «бессмысленное преступление», которое каждый из нас в силах не совершать.

Еще Марина Цветаева говорит об отношениях с родителями. В каждом возрасте к своим родителям мы относимся по-разному. В детстве наши родители – это целая Вселенная, без них мы не сможем прожить хотя бы потому, что ещё не умеем. Потом мы становимся старше, нам кажется, что о жизни мы много знаем, что в различных ситуациях и проблемах наше поведение и решение является правильным, удивляемся, когда родители делают нам замечания или даже не соглашаются с нами. Ещё через некоторое время мы мним себя настолько самостоятельными, что не прислушиваемся к советам родителей, игнорируем их, а порой даже судим или упрекаем их за что-нибудь. И у меня бывали и бывают разногласия, недопонимания и даже обиды на родителей… Марина Цветаева советует подождать хотя бы до сорока (своих) лет, а потом осуждать или не осуждать, соглашаться или не соглашаться. Почему именно этот возраст определила Цветаева? Не знаю. Может быть, потому что к этому времени мы повзрослеем настолько, чтобы судить и делать выводы, к этому времени мы уже и сами побываем в роли родителей, нам легче будет принять, понять и (уверена М.Цветаева) согласиться с нашими родителями.

Почему так важно уступать место в трамвае, уметь ставить себя на место другого, уметь прощать обиды, а не мстить за них, поддерживать слабого, в победе не торжествовать, а протягивать руку побежденному, начинать делать дела с самого начала и доводить их до конца? Читая Цветаеву, я вдруг нашла ответ на эти вопросы. Так надо делать просто потому, что мы люди. Или не делать так, но тогда мы будем «нелюди». Каждый сам может выбрать, как поступать, как вести себя, каждый сам выбирает, важнее быть «модным» или «благородным». Марина Цветаева в своем обращении советует нам в любой ситуации оставаться людьми. Людьми неравнодушными.

Интервью с Натальей Громовой о Марине Цветаевой — Реальное время

Беседа о поэте с историком литературы, писателем Натальей Громовой

Марина Цветаева — поэт, творчество и судьба которой никого не оставляет равнодушным. Ее либо страстно любят, либо просто не переносят на дух. Ее исследователи говорят, что в нашем обществе сложилось немало стереотипов в восприятии Марины Цветаевой. Кто-то называет ее «дамским» поэтом, выдергивая из обширного наследия отдельные стихи. Кому-то не дает покоя ее бурная личная жизнь и поведение в роли матери и жены. Обо всем этом в преддверии 77-летия со дня ухода Цветаевой в Елабуге (31 августа) «Реальное время» пообщалось с историком литературы Натальей Громовой.

«Для Цветаевой Россия потеряла уходящую расу, людей с чувством собственного достоинства»

— Прошло уже 77 лет со дня ухода Цветаевой. Почему ее творчество до сих пор остается притягательным для нас?

— Бродский, несмотря на то, что сам был учеником Ахматовой и очень любил Мандельштама, считал Цветаеву главным поэтом XX века. Цветаева — поэт вызова и бунта, она говорила о себе: «Одна против всех». Она пересматривала очень много тем, на которые до нее не дерзали женщины. Я не говорю сейчас только о ее любовной лирике, у которой много поклонников, или о ее необычном ритме. Когда она появляется со своими первыми сборниками «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь», видно, что ее стихи вышли из атмосферы Трехпрудного дома; полумрака московских комнат, плюшевых скатертей и занавесок, книг с золотыми обрезами, улыбок фарфоровых кукол. Но уже тогда в ее творчестве появилось то, что до этого поразило всю читающую Россию и Европу в дневниках художницы Марии Башкирцевой. Башкирцева рано умерла, она писала в своих дневниках о творчестве, о смерти и бессмертии. Надо понимать, что до этого женщина говорила либо от лица мужчин, как Анна Каренина или тургеневские барышни, либо о любовных или узкосемейных переживаниях. Первые книги Цветаевой стали своеобразным поэтическим дневником. Это сразу выделило ее среди других. И тот, кто ее расслышал (это был, в частности, Максимилиан Волошин), ее благословил, принял в братство поэтов. Ей было тогда 18 лет.

Следующий этап — очень значительный. Он начинается после разрыва с Софьей Парнок, когда Цветаева ощутила себя человеком свободным и сложным. Ее стиль становится откровенным и резким. И она уже известна не только в московском поэтическом кругу, но и в петербургском.

После 1917 года у нее происходит резкий перелом в ощущении времени и города, который для нее это время олицетворяет. В ее стихах «К Москве», написанных ранее, она воспела этот город, его душу. Но после расстрелов юнкеров в ноябре 17 года, после того, как вся знакомая молодежь, в том числе ее муж, бежит в Белую армию, она пишет уже о черных куполах, красной Москве и обращается к Иверской Божьей матери со страшными словами о том, что Та не спасла, не уберегла Своих сыновей. Рождается поэт-бунтарь, бросающий вызов времени, мирозданию, Богу.

«Первые книги Цветаевой стали своеобразным поэтическим дневником. Это сразу выделило ее среди других. Ее расслышал, в частности, Максимилиан Волошин»

После Лермонтова, пожалуй, только Маяковский дерзал на это, но Цветаева, конечно, была гораздо последовательнее. Это цветаевское отречение от революции, от кровавого нового времени — пролог ее будущему отказу от мира «нелюдей», развязывающих войны, уничтожающих культуру.

Затем у нее вырастает тема, на мой взгляд, мало оцененная — о гибели России. Она называет новый сборник «После России» — не только из-за своего отъезда, но и потому, что после 1917 года России больше не стало. Для Цветаевой эта страна потеряла уходящую расу, людей с чувством собственного достоинства. Она недаром писала о Сергее Волконском, Стаховиче, она сразу опознавала в них людей с особой осанкой, породой и глубиной. Для нее порода была, конечно, не чем-то внешним, а тем, что называют честью. И сегодня мы можем видеть дефицит того, о чем она говорила, — из России ушло это ощущение чести.

Ее последние стихотворные циклы в конце 30-х, посвященные войне, Чехии, в том числе стихи про читателей газет, поэма «Крысолов» — в них описан тот пошлый мещанский мир с той точки зрения, который и позволил случиться тому, что одна цивилизация стала уничтожать другую. Ведь на какой мир она отвечает отказом в своем знаменитом стихотворении? На тот, который взорвала, уничтожила Германия, ее любимая Германия, которая стала топтать ее любимую Чехию. Для Цветаевой это цивилизационная катастрофа. Для нее все это стало концом света, финалом цивилизации.

Я уже не говорю о ее «Поэме конца», которую в 1941 году Цветаева читала Ахматовой, и которая Ахматовой была не принята…

Цветаева до сего дня остается поэтом непонятым и непрочитанным. Люди часто реагируют на ее звук и ритм, очаровываются ее формой. Но смыслы цветаевских стихов остаются скрытыми.

— То, что вы говорите, важно, потому что часто из Цветаевой выдергивают отдельные стихи, делая ее чуть ли не дамским поэтом…

— Это абсолютно неверно. Она поэт гигантского масштаба, говорящий на новом языке. Языке, рожденном небывалой эпохой. И это остро чувствовали ее современники: Пастернак, Маяковский, те люди, которые переписывали ее стихи в Москве в 20-х годах. Но именно из-за этого языка она была не понята за границей. В эмиграцию она приехала с «Лебединым станом» и Поэмой о расстреле царской семьи, которую мы не видели (существует только отрывок, но целиком она пропала). Эти темы, как ей казалось, были близки эмиграции. Но ее ритм и слог были трудны для публики, которая привыкла к Блоку, Мережковскому, Бунину и другим. И даже закрадывается подозрение, что переход к ностальгической прозе был продиктован пониманием, что она будет более понятна и ее легче будет напечатать, чем стихи.

— Цветаева считала, что поэзия «осуществляется» только в талантливом читателе. В таком, который способен к активному сотворчеству и готов к усилиям, подчас утомительным. Это же относится в полной мере и к стихам Цветаевой, особенно поздней?

— И Мандельштама, и Пастернака сложно читать. Это совместный труд и опыт. Когда читаешь Цветаеву в 18 лет, то ее «Любите меня за то, что я умру» или «Прохожий» в общем понятны. Но чем дальше, тем сложнее. Она растет стремительно. Она очень разная. Есть «У меня в Москве купола горят», этими понятными стихами Цветаева была знаменита. А есть «Поэма конца» или «Новогоднее». И с этими стихами все гораздо сложнее.

Я тоже очень многое не понимаю в стихах Цветаевой. Для этого нужно иметь опыт и что-то пережить. Когда ты видишь неожиданное сочетание слов, в котором открывается новый смысл, притягивающий к себе другое слово, и через который этот смысл получает дополнительное измерение. Это очень сложные сочинения. Как она сама сказала: чтобы читать поэта, надо быть ему вровень. Поэт, тем более такой силы, как Цветаева, вправе не открываться каждому.

«В книге Марии Белкиной «Скрещение судеб» присутствует очень честный взгляд на время, Цветаеву, ее сына и дочь Ариадну». Фото gornitsa.ru

«Выходит много «желтой» литературы о Цветаевой. К сожалению, даже библиотекари покупают такие книги»

— Что вообще происходит сегодня в цветаевоведении?

— Происходят отдельные филологические разборы ее произведений, но каких-то серьезных значимых трудов о ее творчестве не выходит. Ирина Шевеленко, пожалуй, автор одной из самых умных книг о Цветаевой как о поэте. Конечно, были замечательные биографии — Анны Саакянц, Ирмы Кудровой, Виктории Швейцер, Марии Белкиной. Работы Льва Мнухина и других.

Но не откомментирована подробно цветаевская проза, записные книжки и сводные тетради.

Меня же больше волнует биографический момент. До 90-х годов Цветаеву в институтах не изучали. Была книга Марии Белкиной «Скрещение судеб», в которой присутствует очень честный взгляд на время, Цветаеву, ее сына и дочь Ариадну. Потом по крупицам информацию собирали всякие подвижники, люди зачастую смежных профессий — геологи, физики, математики. Сейчас у нас есть собрание сочинений Цветаевой, Елена Коркина доделывает летопись жизни, Екатерина Лубянникова работает над биографией и нашла очень много интересного. Но, делая выставку, комментируя тексты, я находила огромное количество белых пятен, не проясненных биографических сюжетов. При этом выходит много «желтой» литературы о Цветаевой. К сожалению, даже библиотекари часто покупают такие книги и выставляют их, не понимая, что их лучше выбросить, потому что они наполнены сплетнями или слухами.

— Какие белые пятна остались в биографии Цветаевой?

— Их немало. Например, ее происхождение и польская ветвь. Открыли немного про семью Бернадских, про ее бабушку, которую не знали ни она, ни ее мать, и чей портрет висел в Трехпрудном. Сама Цветаева случайно встретилась с двумя сестрами своей бабушки, то есть своим двоюродными тетками, в Сент-Женевьев-де-Буа в доме престарелых. Она об этом пишет, упоминает портрет женщины со «своими» глазами. Но больше ничего не известно. Очень мало информации о ее деде по материнской линии А.Д. Мейне, которого она знала до девяти лет. Что было в его юности, как он попал в Москву?

Много непонятного про ее жизнь в 1920 году. Есть записные книжки, известно, где она работала. Но большой круг людей остается неизвестным: кто эти люди, что происходило днями и неделями? Практически каждый год жизни Цветаевой для ее биографов — это проблема. Мария Иосифовна Белкина расспрашивала людей, общавшихся с Цветаевой в Москве в 1939—1940 годах, и, как говорила Белкина впоследствии, это был не весь круг Цветаевой этого времени. Некоторые документы, хранящиеся в РГАЛИ, до сих пор не опубликованы. Например, письма, в которых она просит о помощи. Я уж не говорю о письмах людей, которые пересекались с Цветаевой и косвенно упоминали ее в своей переписке.

«Сережа, если вы найдетесь, я пойду за вами, как собака»

— Понятно, почему Цветаева вынуждена была эмигрировать в Европу вслед за белогвардейцем-мужем. Но почему все-таки она вернулась в Россию? У биографов есть единое понимание этого?

— Да. В начале 1937 года в СССР из Парижа уезжает дочь Ариадна, которая мечтала жить в Союзе. И она, и ее отец, муж Цветаевой Сергей Эфрон, состояли в организации, официально называемой «Союз возвращения на Родину». Неофициально же Сергей Яковлевич был агентом НКВД. Он шел к этому семь лет, на протяжении всех 30-х годов писал своим сестрам, что живет только в надежде вернуться в Россию.

Цветаева этого никогда не хотела. Но она была человеком слова. Ее представления о чести в первую очередь относились к ней самой. И в 1921 году, когда ее муж пропал без вести во время Гражданской войны, она написала: «Сережа, если вы найдетесь, я пойду за вами, как собака».

«Цветаева была человеком слова. Ее представления о чести в первую очередь относились к ней самой. И в 1921 году, когда ее муж пропал без вести во время Гражданской войны, она написала: «Сережа, если вы найдетесь, я пойду за вами, как собака». Фото persons-info.com

Предполагалось, что люди, прошедшие Белое движение, могут вернуться на Родину, только искупив свою вину, работая в НКВД. И для Эфрона одним из заданий было возглавить группу, которая должна убить Игнатия Рейса — старого большевика и бывшего советского агента, который написал письмо о том, что Сталин творит со своими соратниками и врагами. Рейса в СССР приговорили к смерти как предателя, и Эфрон должен был это осуществить. Убийство Рейса происходит осенью 1937-го, слава богу, не руками Сергея Яковлевича, но с его участием. Он успел скрыться от полиции и сесть на советский пароход. Так в конце 1937 года он оказался в Москве.

На следующий день в Париже выходит газета, в которой черным по белому написано, что агент НКВД Сергей Эфрон, муж поэта Марины Цветаевой, причастен к убийству Игнатия Рейса. Разумеется, русская эмиграция была сильно обеспокоена тем фактом, что среди них ходит так много агентов. До этого в Париже пропадал не один белый генерал, был печально известен арест завербованной певицы Надежды Плевицкой, была непонятна смерть Льва Седова. Люди просто боялись за свою жизнь! Как они могли относиться к Марине Цветаевой, которую на следующий день вызвали на допрос? Она провела несколько дней в полицейском участке и все равно оставалась преданной своему мужу и говорила только о том, что ее муж оклеветан и запутан и что он не мог совершить ничего подобного, потому что он человек чести.

Но давайте себе просто представим, какой после этого могла быть ее жизнь с уже взрослым 15-летним сыном Муром (это домашнее прозвище, мальчика звали Георгием, — прим. ред.) в Париже. С ней не общается эмиграция. Ей надо как-то есть и пить. Она не может отречься от мужа. В течение двух лет советское посольство время от времени вызывало Цветаеву и давало ей какие-то деньги на проживание. Все это время ее не пускают в Советский Союз.

Но она была вынуждена — с точки зрения понимания своего долга и обстоятельств — последовать за своей семьей в СССР. Ее сын находился под влиянием отца, как мы видим по его дневникам, он ходил на все встречи Сергея Яковлевича с самыми разными людьми. Он был в курсе событий больше, чем его мать. И он рвался в Советский Союз. Ситуация простая и страшная.

— Почему такой разумный человек, как Сергей Яковлевич Эфрон, прекрасно зная, что происходило в Советском Союзе в те годы, все-таки рвался туда?

— Начнем с того, что он вырос в Париже в семье народников-эмигрантов. Его мать в свое время два раза отбыла срок в Петропавловской крепости, прятала типографию, про нее говорили, что она бомбистка. Его отец тоже был связан с отделением «Народной воли». Когда Сергею Яковлевичу было 17 лет, его мать покончила с собой после того, как его маленький брат тоже покончил с собой из-за обиды, нанесенной ему в католическом колледже. Отец уже к тому времени умер. Сергей Яковлевич остался один (у него были три старшие сестры), он приезжает после пережитой трагедии в Коктебель, где встречает Марину Ивановну. Она видит в нем рыцаря, которого вычитала из книг. Она ждала этого человека и дождалась. Ей было 18, а ему 17 лет.

А дальше происходит первый акт этой драмы. Она как личность крупнее, сильнее и глубже. Он прекрасный юноша с прекрасными глазами и огромным желанием кем-то стать. Не больше. И он учится, пишет и сам издает неплохую книжку «Детство», где есть глава и про Марину, но это книжка узкого семейного круга. Он становится журналистом, играет на сцене Камерного театра. Но нигде он не первый и даже не десятый. И спустя два года их семейной жизни в 1914 году рядом с Мариной появляется сильная и властная женщина — поэт Софья Парнок, которая была старше ее на семь лет.

1914-й — начало Первой мировой войны. И следуя образу рыцаря без страха и упрека, созданному Мариной, Сергей Эфрон рвется на фронт. И здесь его тоже ждет неудача. Его не берут, потому что у него белый билет, он туберкулезник. Но он все равно идет туда санитаром, потому что оставаться дома для него нестерпимо. Он не знает, как преодолеть целый ряд трагедий в своей жизни. Он и Марина — это дети, рядом с которыми не оказалось взрослых.

Из санитаров он все-таки попадает в юнкерское училище, становится юнкером в 1917 году, в ужасные осенние месяцы, когда юнкеры — единственные, кто защищает Москву от большевиков. Он попадает в гущу событий, когда обстреливают Кремль и когда мальчики-юнкера ложатся на пути большевиков и умирают, не в силах защитить город. Сергею Яковлевичу тогда еще было не совсем ясно, какая власть борется с какой. Он просто выполняет свой долг военного. После этого он присоединяется к Белому движению. Для Цветаевой все это было естественно. А для него, как потом выяснилось, это было противоестественно. Потому что, оказавшись в Праге, несмотря на все пережитое в армии Врангеля, он близок к сменовеховцам, которые тяготели к тому, что выбор народа — это и есть большевизм, что народ выбрал Ленина и все должны принять его выбор. И у Сергея Яковлевича начинаются метания: как он, сын революционеров и народников, попал в белую эмиграцию? Это была его личная драма.

«1914-й — начало Первой мировой войны. И следуя образу рыцаря без страха и упрека, созданному Мариной, Сергей Эфрон рвется на фронт. И здесь его тоже ждет неудача». Фото dommuseum.ru

Он оказался совсем не там, где хотел бы быть. А Цветаева, напротив, считала, что это очень правильно, что это и есть свидетельство его высочайшего благородства. И когда они встретились сначала в Берлине, а потом в Праге, спустя два года разлуки, это были два разных человека, которые друг друга совсем не понимали. И он написал страшное письмо к Волошину: «Мы так жаждали этой встречи, но мы чужие люди». И это было связано не только с их любовным сюжетом, но и с тем, что они по-разному видят ход событий.

В жизни Цветаевой победила логика его жизни. Она всегда знала, что ее жизнь — это драма античного рока. Казалось бы, она сильнее, она делала столько самостоятельных поступков, но она идет за его жизнью, а не за своей. Хотя у нее появляются разные возлюбленные, определит ее судьбу все равно муж, которого она глубоко чтит по жизни. Она считает, что их общие дети — это, в первую очередь, его дети, и полностью отдает ему власть над ними. В результате Ариадна, их старшая дочь, сложилась в Париже как абсолютно верная отцовским идеалам коммунистка. То же самое было и с сыном.

— А позднее Ариадна Эфрон, которая отбыла срок в советских лагерях и знала о расстреле отца и доведенной до самоубийства матери, изменила свои взгляды на коммунизм?

— Как ни странно, она была чем-то похожа на старых большевиков. Она ненавидела Сталина и Берию, считала, что все зло произошло от них. Но советскую идею она не отрицала никогда. Я много говорила с людьми, которые ее знали. Они объясняли это тем, что она просто обожала своего отца, больше, чем мать, и для нее представить, что его жизнь была отдана ни за что, было невозможно. Думаю, что это лишь одно из объяснений. Нужно представить, в каких условиях она провела свою юность. Общество «Союз возвращения на родину» в Париже занимало целый этаж в здании. И это было место, куда постоянно приходили эмигранты, в том числе Ариадна, они смотрели советские фильмы, читали советские газеты, ставили советские пьесы, они жили как в какой-то резервации с утра до вечера. У нее там была работа. Париж был для нее чужим, хотя там у нее было много друзей.

Ей ужасно хотелось, чтобы все, что произошло с ее семьей, было просто какой-то ошибкой. Приведу один из самых ярких примеров. Ольга Ивинская сидела в тюрьме после смерти Пастернака. Ариадна любила ее очень сильно, как родную дочь. И она пишет Ивинской в тюрьму такую фразу: «Ты только там посмотри, чтобы она не общалась с националистами и антисоветчиками, чтобы она не набралась там от них дурных идей». Это пишет человек, который провел 18 лет в лагерях и тюрьмах! После пережитого ужаса с Пастернаком! Это невозможно и непонятно.

«Ариадна была чем-то похожа на старых большевиков. Она ненавидела Сталина и Берию, считала, что все зло произошло от них. Но советскую идею она не отрицала никогда». persons-info.com

«Она идет по улице и, если видит луковку, хватает ее, чтобы сварить суп».

— Вы говорили о биографических клише в отношении Марины Цветаевой. Одно из них, наверное, такое, что ей была в тягость семейная жизнь, обязанности матери и жены. Это показано и в единственном художественном российском фильме о ней «Зеркала», где она мечется от стола к корыту с бельем и то и дело жалуется на невозможность писать.

— Мы должны понимать, что Цветаева происходила из семьи, где были горничные, кухарки и так далее. В 1914 году они с мужем купили дом в Борисоглебском переулке. У них там была кухарка, которая приносила в столовую суп, у Ариадны была няня. Цветаева при этом любила свою дочь и общалась с ней. Многие всегда при этом забывают, что Анна Андреевна Ахматова быстро передала своего сына Льва на руки свекрови и писала. У Цветаевой другой сюжет. Так получилось, что ни бабушек, ни дедушек у ее детей не было, но она никогда никого не отпускала от себя.

И вот человек немногим более двадцати лет с достаточно устроенным бытом оказывается в ситуации войны и голода. В октябре 1917 года у нее рождается второй ребенок, дочь Ирина. Возможность держать прислугу пропадает. Ей не на что есть и жить. Они переезжают в одну комнату и обивают стены чем только возможно, чтобы в ней было не холодно. Она получает селедку и мерзлую картошку в Доме писателей на Поварской. Желать, чтобы эта юная женщина сразу же превратилась в сильную, мощную в бытовом плане личность, немножко наивно. Люди, которые об этом пишут и говорят, психологически ничего не понимают про жизнь.

Сергей Яковлевич уходит в Белую армию. Она должна решать все проблемы одна. При этом она не может перестать писать. Назвать ее идеальной матерью, конечно, язык не поворачивается. Она даже из своей старшей дочери делает себе подругу. У них вообще было так заведено в семье, что они друзья-товарищи, обращающиеся друг к другу по имени, а не «мама» или «дочка». Истовой матерью Цветаева станет, когда родится ее сын Георгий.

— А что о ее второй дочери Ирине, которая рождается в 1917 году и умирает в 1920-е, будучи сданной Цветаевой в приют?

— В 1919 году дети заболели. Они страдали от постоянного голода. В ноябре Цветаева отдала семилетнюю Алю и двухлетнюю Ирину в Кунцевский детский приют. Ее уверили в том, что детям дают еду из американской гуманитарной помощи (АРА). Однако все продовольствие было уже разворовано. Маленькая Ирина заболела в приюте и умерла, старшая Аля — выжила. Многие считали, что смерть дочери оставила Цветаеву равнодушной. Она и сама признавалась многим знакомым, когда Ирина была еще жива, что любит больше умную и талантливую Алю, чем отстающую в развитии (от голода) Ирину. Спустя время она записала: «Ирину было легко спасти от смерти, — тогда никто не подвернулся. Так же будет со мной».

Единственное, в чем в этой ситуации можно увидеть вину Цветаевой как матери, так это в том, что летом 1920 она отказала Елизавете Яковлевне Эфрон, сестре мужа, которая просила отдать ей Ирину в деревню. Но Цветаева никогда не отпускала от себя детей. Она была очень тоталитарной матерью, хотела, чтобы дети были рядом с ней. Возможно, Елизавета Яковлевна, будучи бездетной, смогла бы эту девочку выходить.

Ее сложное материнство гениально описано в «Скрещении судеб». Мария Иосифовна пишет про Марину Цветаеву, которая идет по улице и, если видит луковку, хватает ее, чтобы сварить суп. Это происходит в Париже и где угодно. Есть куча фотографий, где она стирает белье. Бытом она была очень сильно нагружена. Она вовсе не дама с маникюром, которая сидит за столом и, приложив руку к голове, что-то сочиняет. Такого совсем нет в воспоминаниях. Она ищет еду, она ее готовит, она вяжет Але в тюрьму бесконечные рейтузы, пишет ей: «Алечка, я больше всего боюсь, что ты застудишь себе почки».

В отличие от моей любимой же прекрасной Анны Андреевны, которая всегда полулежала на кровати и писала стихи, будучи человеком, совсем не приспособленным к жизни в быту, Цветаева несла на себе груз бытовых обязанностей. Поэтому с Цветаевой, на мой взгляд, поступают несправедливо. Это человек, последние два-три года живший только ради своего ребенка. Сама себе она была уже не нужна.

«Цветаева никогда не отпускала от себя детей. Она была очень тоталитарной матерью, хотела, чтобы дети были рядом с ней». Фото izbrannoe.com

«Цветаева и ее муж были существами особого порядка.

Это связывало их гораздо сильнее, чем постель и отношения на стороне»

— В тех самых «желтых» книгах и статьях о Цветаевой из раза в раз публикуются истории о ее бесчисленных изменах мужу — как реальных, так и «по переписке». Это формирует представление о поэте как человеке безнравственного поведения, что опять же показано в фильме «Зеркала». Какова была реальная ситуация, как складывались отношения Цветаевой с мужем?

— Мы уже немного начали об этом говорить. Давайте всегда будем брать за точку отсчета то, что они поженились в очень юном возрасте. Это люди, которые жили в мире литературных образов — и он, и она. Поэтому отец Цветаевой и поэт Волошин, который их познакомил, очень нервничали. Они не хотели, чтобы те женились в таком юном возрасте. Но в этой истории есть важный момент. Цветаева, несмотря на то, что она кажется изменчивой и непостоянной, через всю жизнь пронесет верность своим словам, сказанным в самом начале о своем избраннике — о его рыцарстве, о том, что он для нее человек высочайшей чести. И когда в полицейском участке в Париже ее спрашивали о муже, она отвечала, что он человек чести и не мог совершить ничего дурного. Читаешь и не веришь своим глазам. Но через три года она напишет в письме Берии те же самые слова, что ее муж сидит в тюрьме, но это человек чести, это благороднейший человек, он не мог совершить ничего дурного, потому что он служил своей правде и идее. Она не лгала, она так думала. И Эфрон знал, что она о нем так думает. И это их связывало гораздо сильнее, чем, извините, любая постель и любые отношения на стороне. Они были друг для друга существами особого порядка.

Сначала о ее романе с Софьей Парнок еще в Москве, до революции. Цветаева в 11 лет потеряла мать. Отец был занят всецело музеем. Она, как и Эфрон, была человеком осиротевшим, и это их подтолкнуло друг к другу еще сильнее. И ее сиротство, и отсутствие в ее жизни старшей женщины сыграло ключевую роль в отношениях с Парнок. Парнок была сильнее. Кроме того, она была поэтом и вводила ее в круг петербургской поэзии. Отношения, которые между ними возникли, были для Цветаевой еще и элементом свободы, которой все тогда дышали. Прежде чем говорить о нравственности и безнравственности, нужно понять, что поэты, чтобы что-то написать, ставят на себе очень жестокие эксперименты. Вся литература Серебряного века — это был путь постоянных проб именно на нравственном поле, на поле любви и разрывов. Из этого рождалась густая атмосфера литературы, живописи, театра. Там были люди разных ориентаций. Вспомните Дягилева, Нижинского. Но из этого раствора вываривалось некое абсолютно новое искусство. Это было, конечно, и страшно, и прекрасно, как бывает в такие эпохи.

Появление Парнок стало для Сергея Яковлевича травмой. И он «сбежал» на войну. Но во всех письмах он за Цветаеву боится и уважает ее свободу и волю. Меня всегда поражало, что все претензии в их отношениях появятся потом, тогда как начальное время их жизни — это пространство, в котором каждый волен поступать и выбирать, что хочет, и это не влияет на их отношения.

Другой момент — не случайно цветаевская поэзия такой сильной энергетики. Когда мы получаем от нее удар великой силы, надо понимать, что этот удар нельзя придумать, сымитировать, его надо испытать. Если вы не испытываете сильных чувств любви, влюбленности, вы не можете написать текст такой энергетики. Это не получается из ничего. Именно поэтому серьезная большая поэзия должна откуда-то происходить. Любовный момент — это ключ. И если люди хотят читать такую поэзию, пусть они успокоятся по поводу безнравственности. Потому что сама поэзия эта не безнравственна, она не призывает к разврату, она о высокой любви. Не надо забывать, что «Я вас любил…» Пушкин написал не жене, «Я помню чудное мгновенье» — тоже не Гончаровой.

Я понимаю, что все претензии к Цветаевой проистекают из того факта, что она делала все это, будучи замужней женщиной. Но она всегда говорила, что любит одного Сережу… И при этом любит этого, того и другого. Это ее мир. И его можно принимать или нет.

В 1924 году Сергей Яковлевич написал об этом самое жестокое письмо Максимилиану Волошину. Он уже с ней встретился, она уже пережила любовь к Вишняку, уже начался роман с Родзевичем. Письмо Эфрона поражает своим пониманием. Он пишет, что Марина — это человек, который использует людей, как дрова, чтобы разжигать свои чувства. Что он уже не может быть этими дровами, что он измучен этой ситуацией. Что он хотел уйти, но, когда она об этом узнала, то сказала, что не сможет без него жить.

«Давайте всегда будем брать за точку отсчета то, что они поженились в очень юном возрасте. Это люди, которые жили в мире литературных образов — и он, и она»

Сергей Яковлевич был для нее стержнем. При всех его изгибах, при всем том, что он был запутан этой жизнью, для нее было важно, что он навсегда останется тем рыцарем, которого она встретила в Коктебеле. Ей нужно было к нему прислоняться. И он для нее эту роль до конца сыграл. И для меня одним из самых сильных потрясений в истории их совместной жизни был следующий факт. Открылись протоколы его допросов и последних дней. Его посадили с огромным количеством других белоэмигрантов. Его сделали главой этого дела. Всех их объявили японскими, французскими и прочими шпионами. И все они через три-четыре дня подписали бумагу, что они являются этими самыми шпионами. Все, за исключением Сергея Яковлевича Эфрона, который твердил на всех допросах, что он советский шпион. В итоге всех расстреляли, а с ним не знали, что делать. Он в сентябре 1941 года после всех пыток оказывается в одной их психиатрических больниц Лубянки, и в деле есть удивительная запись: он, находясь в помутненном сознании, просит, чтобы к нему пустили его жену, которая стоит за дверью и читает ему свои стихи. Но Цветаева на тот момент уже покончила с собой. Ее присутствие он чувствовал всегда. И расстрелян он был 16 октября 1941 года, когда немецкие войска стояли возле Москвы.

В этой истории, как в античной драме, есть все на свете. Она абсолютно не однозначная.

«Цветаева много раз говорила, что «когда кончатся стихи, кончусь и я».

Это произошло в начале 1941 года»

— Есть несколько трактовок причин самоубийства Цветаевой. Самая расхожая — что ее пытался завербовать НКВД. Вы подробно изучали последние дни Марины Ивановны в Елабуге. Где же правда?

— Я сразу отметаю версию с НКВД, хотя она самая любимая и часто повторяемая. Но мне она кажется не убедительной, потому что возникла из достаточно простого сюжета: у Мура в дневнике написано, что мать вызывали в НКВД после того, как они подали свои рабочие анкеты, где написали, что умеют делать, какие языки знают. Но она туда, скорее всего, не пошла, потому что она этого слова «НКВД» очень сильно боялась. Женщины, плывшие с ней на пароходе, вспоминали, что Цветаева говорила про свой паспорт, будто ей кажется, что в нем водяными знаками написано об аресте ее близких. Она боялась того, что является эмигранткой, она боялась НКВД, где долгие часы стояла в очередях, передавая посылки.

Надо понимать, что собой представляла Елабуга в сентябре 1941 года. Там возник первый лагерь пленных немцев. И с ними нужно было общаться, нужны были переводчики. Из небольшого числа эвакуированных в Елабугу образованных людей только Цветаева знала немецкий язык. Ей могли предложить такую работу в НКВД. Поэтому даже если она туда пошла, скорее всего, дело было именно в этом. Потому что если бы она понадобилась НКВД для других целей, то за годы, которые она провела в Москве, возможностей ее арестовать и завербовать было полно. Вербовать ее в Елабуге было просто смешно. Кроме нее, там было еще три эвакуированных семьи, и все эти люди не представляли интереса для властей. Скорее, их могли вербовать, чтобы следить за Цветаевой.

Цветаева много раз говорила, что «когда кончатся стихи, кончусь и я». Это произошло в начале 1941 года. Ее последнее стихотворение посвящено Тарковскому. Она жила только своим сыном. И оказалась она в Елабуге, потому что начались бомбежки в Москве, ее сын должен был собирать «зажигалки» на крыше их дома на Покровском бульваре, где они снимали комнату. Цветаева панически боялась, что он погибнет в трудармии. Поэтому она несется в первой волне детской неорганизованной и еще неустроенной эвакуации. Все ее время и жизнь заняты только спасением сына.

Ее сын — он прекрасен внешне, высок, красив, умен, невероятно образован, знает несколько языков. Но у него абсолютно, как она сама говорила, не развита душа. Он холодный, эгоистичный. Сначала он как-то пытался социализироваться в советских школах, в советском мире. Но очень быстро понял, что он там чужой. И у него начался кризис, и все свои проблемы он вываливал на голову матери, уже сильно ослабевшей от всех ударов судьбы. Поэтому ее слова о том, что «где бы ни находилась, ищу глазами крюк», свидетельствовали о том, к чему она идет. Но до последнего момента она жила, потому что считала себя нужной своему сыну.

«Цветаева много раз говорила, что «когда кончатся стихи, кончусь и я». Это произошло в начале 1941 года». Фото newsland.com

Они оказались в Елабуге 31 августа. Мальчик хотел идти в школу 1 сентября в городе Чистополе, куда она уже съездила, но решила, что там не нужно жить, потому что было непонятно, на что там жить: в Елабуге они к чему-то были прикреплены, им были положены карточки. А там ничего не было. Но он об этом ничего не хотел знать. И у Цветаевой возникает ощущение, что без нее сын будет пристроен, что она тяготит мальчика, мешает ему.

Все выстраивают эту историю через нее. Но эта история уже не про нее, а про него. Она уже часть этого юноши, который хочет свободы и самоопределения. И после скандалов, которые все чаще и чаще случаются между ними, Цветаева все больше убеждается в том, что является обузой для сына, преградой на его пути.

То есть она считала, что советская власть отнесется к нему более благосклонно, если у него за спиной не будет матери-эмигрантки с непонятной судьбой, которую нигде не печатают и которая никому не нужна. И после ее смерти он тут же кинулся доказывать, на что способен. Он тут же поехал в Чистополь, поехал в Москву, ел пирожные, гулял по городу.

Цветаева самоустранилась и освободила ему дорогу. Это соединилось с ее глубокой депрессией. Для Цветаевой и война, и все последующие события были предвестником грядущего Апокалипсиса. Ее могила утеряна, что очень символично, так как всякой телесности она противопоставляла свободную жизнь души.

— Есть ли у Цветаевой ученики или последователи? Это возможно в принципе?

— У крупных поэтов с последователями сложно. У них может быть много эпигонов, но это сразу видно. Можно назвать последовательницей Беллу Ахмадуллину, но у нее своя история, свой голос, свое время. И слава Богу, что это так. Потому что творчество Цветаевой невозможно продолжить точно так же, как невозможно продолжить ее судьбу и прожить ее жизнь.

— А Цветаева уже стала брендом, как Пушкин? Ведь под ее именем уже проводятся какие-то мероприятия. Как вы относитесь к «Цветаевским кострам», например?

— Я это не очень люблю. Есть такое шуточное определение: народное цветаевоведение. Я боюсь, что мои слова будут восприняты как высокомерие и снобизм, но это своего рода камлание вокруг большого человека. Эти костры — это стихи по поводу Цветаевой в большом количестве. Можно любить Цветаеву, соприкасаться с ней, говорить о ней. Но лучше быть самими собой. Вообще, проблема в том, что создать вокруг нее какое-то действо, равнозначное ее силе, сложно.

Но проблема не только в Цветаевой. А в том, что само время понято плохо. Что такое 1917-й год, что такое 1920-й год, что такое Первая мировая война? Про это только позавчера начали разговаривать. Я уж не говорю про ее судьбу с чекистом-мужем, это все надо понять глубоко, как античную трагедию, а не как одну из плоских историй.

Поэтому как Пушкина осознавали, так и Цветаеву будут понимать еще столетия. Но пока это все достаточно наивно, это первые подходы.

«Ее жизнь — это очень большой и сложный объем. Чтобы его передать, нужно самому быть очень глубоким и умным человеком. Поэтому все, что есть сейчас, это только приближение». Фото theoryandpractice.ru

«Цветаева не какая-то истерическая изломанная женщина, которая пишет стихи и все время со всеми живет»

— То есть Цветаева будет оставаться объектом внимания?

— Она не просто объект внимания, она нервирует, она раздражает. Например, в «Фейсбуке» ко мне раз в три месяца приходят люди и просят объяснить, что она не ненавидела детей, не ела их, была хорошим человеком. Я уже много раз все это объясняла. Но меня снова просят. И это происходит регулярно. Обсуждают Цветаеву люди самых разных культурных слоев. Люди не могут успокоиться.

— Но ведь другие люди, в том числе известные, совершают поступки много хуже тех, за которые судят Марину Ивановну. Почему к Цветаевой предъявляются такие высокие требования?

— Потому что это открытые люди, они жили нараспашку. Это как с дневниками Толстого. Его часто обвиняли в том, что он такой-сякой. Открытых легко взять. И потом говорят: «Что он может тут нам писать, если он так же мал, как мы, так же низок, как мы?»

А также это тоска по идеалу. Но я считаю, что идеальной жизни нужно ждать не совсем от поэтов. Поэты формулируют. Надо понимать, что в высокой древней античной традиции поэт — это человек, который улавливает звуки неба, но при этом он сам может быть слепой, как Гомер, не только в буквальном, но в переносном смысле. Так в исторической традиции воспринимался поэт. В России поэт превратился в нечто большее, потому что в нашей стране на какой-то момент литература заменила все, с нее начали спрашивать, как с Библии.

— Как вы относитесь к песням на стихи Цветаевой и художественному чтению ее стихов? Есть что-то интересное?

— Я человек стародавний. Мне нравится Эва Демарчик, польская певица, она в 60-е годы пела «Бабушку» Цветаевой. Пожалуй, еще Елена Фролова. Дальше все ниже. Я даже к чтению Цветаевой отношусь осторожно. Я слушала Наталью Дмитриевну Журавлеву, ее научил папа, который сам слушал Цветаеву вживую. Это интересно. Понимаете, это должно не забивать стихи, должно быть тонко и умно. Цветаева не какая-то истерическая изломанная женщина, которая пишет стихи и все время со всеми живет. Когда из ее жизни вырывают какой-то кусок, это всегда не про нее. Ее жизнь — это очень большой и сложный объем. Чтобы его передать, нужно самому быть очень глубоким и умным человеком. Поэтому все, что есть сейчас, это только приближение.

Наталия Федорова

Справка

Наталья Громова — историк литературы, прозаик, литературовед, драматург, журналист, педагог, музейный работник, научный сотрудник. Автор исследований о Марине Цветаевой и ее окружении «Цветы и гончарня. Письма Марины Цветаевой к Наталье Гончаровой», «Дальний Чистополь на Каме», «Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах». Старший научный сотрудник Дома-музея М. И. Цветаевой в Москве до 2015 года. Ведущий научный сотрудник Дома-музея Бориса Пастернака в Переделкино до 2016 года. Ведущий научный сотрудник Государственного Литературного музея (дом Остроухова). Премия журнала «Знамя» (за архивный роман «Ключ»), финалист премии «Русский Букер», лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец». Ее книги («Узел. Поэты: дружбы и разрывы», «Странники войны. Воспоминания детей писателей», «Скатерть Лидии Либединской», «Ключ», «Ольга Берггольц: смерти не было и нет») основаны на частных архивах, дневниках и живых беседах с реальными людьми.

ОбществоКультура Татарстан

неизвестное начало – Новости – Научно-образовательный портал IQ – Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Больше века назад, 20 декабря 1912 года, в книге одного из храмов Москвы появилась редкая запись — «Арiадна». Даже не редкая, а единственная: ни до, ни после в ближайшее дореволюционное время местные прихожане так детей не называли. Запись — о крещении. Родители — Марина Цветаева и Сергей Эфрон. Их первенцу предстоит стать уникальным ребёнком и человеком непростой судьбы. Тем интереснее начало биографии, неожиданно оказавшееся с малоизвестными, а то и вовсе не попавшими в поле внимания исследователей фактами.

Светлана Салтанова,

редактор IQ.HSE,

автор книги «Марина Цветаева. Возвращение.

Судьба творческого наследия поэта

на фоне советской эпохи. 1941-1961»

На подступах к «бездне»

1912 год в жизни Цветаевой особый. Стартовав с январского венчания, он продолжился свадебным путешествием, расщедрился на покупку дома и появление дочери. В декабре новорожденную крестили, а через несколько дней «особняк» Марины и Сергея принимал гостей. На Сочельник там собрались три поколения семьи — и в таком составе праздник больше не повторится.

Дед Ариадны, профессор Иван Владимирович Цветаев, через несколько месяцев уйдет из жизни, а потом сравнительно быстро не станет ни дома, ни безусловной семейной идиллии: из «особняка» уедут; счастливое замужество накроется бурями от роковых встреч; Первая мировая война и Октябрьский переворот раскидают близких на дальние расстояния.

Значимый год. И, безусловно, исследованный — столько книг о Марине Цветаевой, немалый интерес к её окружению. Однако выяснилось, что документы ещё хранят тайны.

Восстановив однажды историю запретов и возвращения наследия поэта в советскую эпоху, захотелось пойти дальше. А «дальше» значит — к Ариадне Эфрон. Возвращение — это, прежде всего, она. В основном благодаря ей архив Цветаевой был собран и сохранён в России.

Но что мы знаем об Ариадне? С одной стороны, многое. Изданы её письма, детские дневники, переводы, стихи, проза, воспоминания и даже устные рассказы, обнародованы рисунки, опубликованы цветаевские записи о дочери. С другой, «За пределами творения (явленного!) ещё целая бездна — Творец», а в ней — необычный ребёнок необычных родителей и человек, который выжил и остался человеком в эпоху жестких социальных экспериментов.

Изучить эту «бездну» и понять личность очень интересно. А сейчас, когда с персонами из прошлого не принято церемониться, ещё и важно.

Остановка на старте

Быстрого захода в биографию не получилось. Пыл сразу остудили три момента, в идеале задающие начало любому земному пути: рождение, крещение, отчий дом.

Ариадна (Аля) Эфрон родилась 5 (18) сентября 1912 года в Москве. А где конкретно?

Крестили 20 декабря 1912 года (по новому стилю 2 января 1913). Но опять же — где?

Ни в хронологии Цветаевой, ни в многотомниках писем, ни в монографиях о жизни и творчестве, ни в мемуарах, в том числе самой Ариадны Сергеевны, ответы не находились.

Отчий дом на таком фоне — персонаж более известный. Располагался в Москве, в Замоскворечье на углу Щетининского (тогда — Малого Екатерининского) и 1-го Казачьего переулков. Купчую на него оформили 28 июля 1912-го, заселились примерно в конце августа, то есть практически к появлению Али.

Впрочем, известность не полная. Одноэтажную с мезонином «усадьбу» молодые хозяева не полюбили, и словно от этого она до сих пор не лишена загадок. По крайней мере, присмотреться к быту семьи через детали владения её первой и единственной недвижимостью удалось лишь после походов в архив.

«Завтра у нас крестины»

В декабре 1912 года Марина гадает на будущее дочери — ворожит по случайно выпавшим строчкам в сборнике стихов немецких поэтов. Ребёнку три месяца, родителям по 19–20 лет, предсказания легки и развлекают.

Пророчества запишет в дневнике, а через несколько дней — 19 декабря — там же о другом: «Завтра у нас крестины». На этом соседстве ворожбы и церковного таинства выписки из дневника обрываются. Сам он не сохранился, поэтому подробности о крещении до нас дошли лишь в некоторых более поздних сюжетах.

Первый — из 1918 года. Цветаева тогда составляла записи о дочери и в них обмолвилась: «Пра [от Праматерь — прозвище восприемницы Али Елены Оттобальдовны Волошиной — С.С.] по случаю крестин оделась по-женски, т.е. заменила шаровары юбкой. Но шитый золотом белый кафтан остался, осталась и великолепная, напоминающая Гёте, орлиная голова. Мой отец был явно смущен. Пра — как всегда — сияла решимостью, я — как всегда — безумно боялась предстоящего торжества и благословляла небо за то, что матери на крестинах не присутствуют. Священник потом говорил Вере: “Мать по лестницам бегает, волоса короткие, — как мальчик, а крёстная мать и вовсе мужчина”».

В 1932 году несколько предложений приблизительно о том же мелькнут в очерке «Живое о живом». На этом как будто всё. И крестили как будто… Дома?

«Завтра у нас» — это где? В Малом Екатерининском или собирательно — в семье? Церковь не назвала, и ещё бег по лестнице — точно не в храме.

Или лестница и впрямь домашняя — в мезонин, а рассказ не совсем о том? Пишет ведь «крестины», а они по определению — семейное торжество в честь и после ритуала. Хотя называть так могут и само крещение, и событие полностью — вместе с праздником-застольем в кругу родных.

В 1973 году в журнале «Звезда» выйдут «Страницы воспоминаний» — мемуарная публикация Ариадны Эфрон, захватывающая её детство. Из-за советской ли цензуры или чего другого, о крещении в них ни слова. Но есть черновики мемуаров, куда на всякий случай хорошо бы заглянуть. Информация там действительно нашлась и тут же обернулась новым вопросом.

Ошибка памяти

Черновые автографы и машинопись с правкой «Страниц воспоминаний» находятся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) — месте, где сосредоточена основная часть наследия Цветаевой и её семьи.

Рукописи поэта были переданы в РГАЛИ по завещанию и после смерти Ариадны Сергеевны в 1975 году. Мемуарные материалы датированы 1971–1972-м. В них-то и обнаруживаем необходимое.

Первые месяцы, сообщает Ариадна Эфрон, «я провела в Москве, в доме, которого не помню, и о котором знаю только по рассказам родителей; он был куплен ими вскоре после свадьбы и находился в Мало-Екатерининском переулке, на Полянке; крестили меня там же, в церкви св. Екатерины» (РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 2. Ед.хр. 315. Л. 170).

Храм назван. «Домашняя» версия отпадает, хотя была вполне реальна. К примеру, Андрея — сына сестры Марины Цветаевой Анастасии, появившегося на свет почти на месяц раньше Али, крестили дома. О чём, кстати, отдельно отмечено в метрической книге церкви (в случае Андрея это Церковь Святого Николая Чудотворца, что на Курьих ножках).

Метрические книги — реестры со сведениями о новорожденных, умерших и вступавших в брак в Российской империи. Оставалось добраться до бумаг храма, упомянутого Ариадной.

Дорога к ним — уже в другое хранилище, в Центральный государственный архив города Москвы (Главархив), где в фонде Московской духовной консистории собраны данные по всем сорокам, то есть церковно-административным единицам города.

Сорок — группа в составе близстоящих церквей. Дом Марины и Сергея — в Замоскворечье, значит, и сорок Замоскворецкий. «Церковь св. Екатерины» действительно в нём. Это Храм великомученицы Екатерины на Всполье. Он дал название Малому Екатерининскому переулку, от храма до дома — в пределах 300 метров.

Всё рядом и все просто. За исключением одного: в церковной книге записи о крещении дочери Цветаевой и Эфрона нет.

По каким-то причинам не внесли? Или ошибка памяти Ариадны? В любом случае, нить обрывалась.

Клик на удачу

Дальше было интересно. Оставалось блуждать по книгам других церквей. Спасало то, что материалы оцифрованы, и процесс не ограничивался количеством дел, выдаваемых на руки.

Но храмов в Замоскворецком сороке не один десяток, а быстро оценить их близость к Малому Екатерининскому не получалось. Архив закрывался, компьютерная «мышка» под занавес щёлкнула наугад, и… выскочило слово «Арiадна». От неожиданности показалось, что скачок был вживую — с экрана на стол.

Вспольями когда-то называли поля и луга для выпаса скота на незастроенных участках Замоскворечья. В 1912-м пустырей, конечно, поубавилось — храм стоял на улице Большая Ордынка в районе Иверского переулка.

Дом Эфронов — совсем недалеко. Если от Малого Екатерининского встать лицом к Большой Ордынке (переулок шёл рядом и параллельно ей), храм окажется левее и немногим дальше, чем располагавшаяся по правую сторону от дома «церковь св. Екатерины».

Сергей с Мариной по каким-то причинам повернули налево. Правда, «дошли» не сразу. Крестили Алю, напомним, 20 декабря 1912 года, к тому моменту ей исполнилось 3,5 месяца.

Что рассказала метрическая книга

В 1912-м Храм Иверской иконы Божией Матери на Всполье — небольшая приходская церковь. В метрической книге за тот год зарегистрировано всего девять новорожденных — в крестьянских, мещанских и купеческих семьях.

Записи велись своевременно: дата рождения — дата крещения — между ними в среднем неделя. В апреле, мае, августе, сентябре, октябре родившихся не было, сообщается аккуратным почерком за подписью протоиерея. И тут декабрь. Диковинное имя Арiадна, неожиданно завершает перечень привычных Нин, Надежд, Анн, Ларис и Варвар. Недоучтённый младенец вписан постфактум, расстояние между днями рождения и крещения далеко не среднестатистическое.

Событие, нарушившее порядок документа, оформлено, меж тем, по всем правилам. Книга даёт участников таинства:

провели обряд «Приходской Иверский Протоиерей Николай Мячин с диаконом Павлом Антиповым и псаломщиками Михаилом Разумовским и Василием Воздвиженским»;

в графе о родителях — «Подольский 2-й гильдии купец Сергей Яковлевич Эфрон и законная жена его Марина Ивановна, оба православного вероисповедания»;

в графе о восприемниках (крестных) — «Тайный Советник Иван Владимирович Цветаев и Вдова Коллежского Советника Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина».

В очерке «Живое о живом», создавая портрет Елены Волошиной, Марина Цветаева вспоминала: «Никогда не забуду, как косился старый замоскворецкий батюшка на эту крёстную мать, подушку с младенцем державшую, как ларец с регалиями, и вокруг купели выступавшую как бы церемониальным маршем».

«Старый батюшка» это, по-видимому, Николай Иванович Мячин, которому, правды ради, не исполнилось и 60 лет. Остальные священнослужители ещё моложе: сыну священника, псаломщику Михаилу Александровичу Разумовскому, как и «сыну безземельного крестьянина», дьякону Павлу Ефграфовичу Антипову, немногим больше 40 лет.

Четвёртый — Василий Сергеевич Воздвиженский родился 1868-м и к своим 44 годам был не только псаломщиком храма на Большой Ордынке. Его имя — из истории российской филантропии. Он основатель и директор частной школы для обучения глухонемых детей. Школа находилась в ведении Московского отдела Попечительства Государыни Императрицы Марии Фёдоровны о глухонемых, а Воздвиженский занимал должность секретаря этой благотворительной организации.

Неслучайные пересечения

В цветаевском цикле «Стихи о Москве» 1916 года есть строки:

А вон за тою дверцей,

Куда народ валит —

Там Иверское сердце,

Червонное, горит.

К Храму Иверской иконы Божией Матери на Большой Ордынке четверостишие не относится, оно про Иверскую часовню у Красной площади. Но — «Нет ничего случайного!» — дорога всё же выводит в Замоскворечье.

В XVII веке часовню построили для копии списка образа Богородицы, доставленного из монастыря на Афоне. Московская икона обрела чудодейственную силу и периодически путешествовала по молебнам, крестным ходам и домам тяжело больных. А чтобы молитвенное помещение не пустовало, делали дополнительные (заместительные) списки, выставлявшиеся вместо.

Вот тут-то и поворот на Большую Ордынку. В начале XIX века один из заместительных списков, созданный в 1792 году, перевезут туда, в «Алин» храм. Икона станет главной местной святыней. Её столетие в храме торжественно отметят 13 октября 1892-го — в год и почти рядом с днём рождения Марины Цветаевой.

Так что «иверское сердце» встретило Ариадну раньше, чем она неутомимым пешеходом и спутником матери начнет узнавать Москву. И там же, в том же месте был образ святого, который в разлучные постреволюционные годы обе перенесут на своего «белого лебедя» Серёжу: Георгий Победоносец — символ воинской доблести; Сергей Эфрон, ушедший с Добровольческой армией — воин, страдающий за Отечество.

«Взгляд как у М<арины> в стихах, вслед копью. А под копьём его собственная цветущая молодость», — скажет девятилетняя Аля одновременно и о Георгии и об отце, не зная, что сама крещена в церкви, изначально освящённой во имя этого святого.

До перестройки храма в конце XVIII века и переименования в Иверский, он был Храмом великомученика Георгия на Всполье. Георгиевским звался и переулок, на который выходила церковь, и который в XIX веке вдогонку за ней тоже стал Иверским.

Не запомненное прошлое

В 1929 году разграбленный храм со снесенной колокольней закроют — выпотрошат и переделают под нужды нового общества. Эфроны к этому времени будут за границей, в семье родится реальный Георгий (сын), а «белый лебедь» начнёт работать на идею возвращения в «красный» СССР.

«В поисках “памятников старины” набрела на “действующую” церковь и смогла помолиться за тех, кто мне дал жизнь, за тех, кто мне её сберёг и украсил. Это было чудесным подарком…», — напишет Ариадна Сергеевна в сентябре 1968-го из Мурома, где встретила свой день рождения. Церковь на Большой Ордынке в Москве тогда тоже действовала в кавычках, занятая чем-то нерелигиозным (на фото 1972 года, к примеру, над входом вывеска «Клуб завода ВАРЗ»).

Но даже если бы без кавычек… Первый храм Ариадны Эфрон покоился в не запомненном ею прошлом. Вместе с первым домом и Замоскворечьем, о которых не особенно много мы знаем и от её родителей.

Место рождения: ясно да не очень

Без подробностей, точнее под знаком вопроса, продолжает пребывать и место появления Али на свет. Обилие литературы о Цветаевой, как и в случае с крещением её дочери, ответа не даёт. Не факт, что не даёт в принципе, но найти в опубликованных работах не получалось. А судя по тому, что предположения до сих пор звучат на цветаевских научных конференциях, тема и впрямь открыта.

Марина Ивановна оставила координаты смутные. В записях о дочери такие: «Аля — Ариадна Эфрон — родилась 5-го сентября 1912 г. в половину шестого утра, под звон колоколов.

Девочка! — Царица бала,

Или схимница, — Бог весть!

— Сколько времени? — Светало.

Кто-то мне ответил: — Шесть.

Чтобы тихая в печали,

Чтобы нежная росла, —

Девочку мою встречали

Ранние колокола.»

В «Воспоминаниях» сестры Анастасии всё, на первый взгляд, ясно: «Палата больницы. Впервые вижу Марину среди белых постелей, стен, занавесок — её золотисто-русую голову с отросшими почти до плеч волосами, лежащую на подушках в послеродовой слабости».

Ариадна в уже упомянутых черновиках «Страниц воспоминаний», цитируя те же восемь строк о «царице бала», заявляет совсем определённо:

«Стихам этим, как и мне самой, исполнилось 60 лет; написаны они были в день моего рождения, в среду 5(18) сентября 1912 г. в Москве, в родильном доме, называвшемся тогда “Воспитательным”» (РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 2. Ед.хр. 315. Л. 91об).

Определенно да не очень. Воспитательный — значит, Московский Императорский воспитательный дом, основанный Екатериной II. При нём работало Московское Императорское родовспомогательное заведение. В 1917 году здесь появится вторая дочь Цветаевой Ирина, а в 1912-м сын Анастасии Цветаевой Андрей.

В платном отделении для Анастасии была зарезервирована палата, роды 9 (22 по нов. ст.) августа принимал сам директор заведения, известный акушер Сергей Холмогоров. Марине, казалось бы, дорога туда же, но — тишина.

Анастасия Ивановна, которая отмечает любое пересечение своей судьбы с судьбой сестры, молчит. Ариадна Сергеевна, назвавшая Воспитательный дом, конкретна, но ошиблась же с местом крещения. К тому же строчки в рукописи перечёркнуты и в публикацию «Страниц воспоминаний» не попали.

Наконец самый серьезный вклад в копилку сомнений — дневник маленькой Али. В записи, сделанной ею летом 1919 года, читаем:

«Один раз мы вышли из дому и направились к набережной Москвы-реки. Мы шли, шли, пока не дошли к лестнице, <которая> ведёт вниз, сели на длинный каменный выступ лестницы. <…>

Мы смотрели на совсем потухшие купола церквей. Вдали был виден воспитательный дом Екатерины Великой. Марина сказала мне, что это дворец. Потом, после этой шутки, она так трогательно сказала: “Аля, я тебе наврала. Это не дворец а воспитательный дом, в котором родилась Ирина” [Выделено мною — С.С.]». 

Ирина. А Аля?

Архив Московского Императорского воспитательного дома (ЦГА Москвы) молчит — сведений о роженицах 1912 года в нём нет. А в документах по другим роддомам за тот же период нет имени Марины Эфрон (Цветаевой).

Попытка не пытка

Надежда выяснить проснулась было с фамилией Салтыков. Он упоминается в письме Марины Цветаевой к сёстрам мужа 17 августа 1913 года («Сейчас я говорила по тел<ефону> с Салтыковым. Он трогательно беспокоится о Серёже»), однако в современных нам комментариях к письму значится как лицо неустановленное.

Трогательное беспокойство, вероятно, о здоровье, из-за проблем с которым Сергей тогда лечился в Крыму. Поэтому, предположим, что речь о докторе Салтыкове.

В полном реестре врачей Российской империи за 1913 год Салтыковых пятеро, из них московский один — Константин Николаевич. В адресной книге «Вся Москва» он вписан сотрудником медфакультета Московского Императорского университета и одной из университетских клиник — Детской больницы имени М.А. Хлудова.

Университет — круг знакомств Ивана Владимировича Цветаева. Детская больница работала в составе комплекса клиник, в том числе акушерской и гинекологической. Представить, что Марина могла рожать там, легко. Доказать же — увы: документы не нашлись.

Зато нашлись другие. Помимо материалов о крещении Али — сведения о доме, где она провела первые месяцы, и после отъезда из которого жилищный вопрос семьи Цветаевой и Эфрона почти навсегда переместился в пространство аренды — квартир, комнат, углов…

Читайте далее не менее детективную историю поисков информации и установления фактов об особняке на Большой Ордынке — единственном собственном доме Марины Цветаевой.
IQ

Подпишись на IQ.HSE

Об отношении М. Цветаевой к дочери Ирине в свете учения Св. Отцов(Гвелесиани Н.)

Тема эта это не простая, и в литературоведении, как я поняла, как
следует не изучена, не озвучена внятно и отчетливо, не
прокомментирована, не поставлена в контекст всей жизни
Марины Цветаевой. Как-то выпадающая из контекста ее жизни. Темное
какое-то дело. А потому у многих цветаеведов на нее – дружное
табу. То есть тема-то есть, но углубляться нее не стоит.

Однако без того, чтобы не поставить эту тему в правильный
контекст – контекст всей жизни Марины Цветаевой – того, что с ней
происходило и произошло, на мой взгляд, не понять.

Недавно, размышляя над предположением, высказанным кем-то на
одном цветаевском форуме, о том, что, быть может, Цветаева устала
искать в людях «среди бездарных копий оригинал»( выражаясь
словами другой поэтессы), и как-то незаметно для себя включила в
число бездарностей бедную младшую дочь Ирину, умершую в конце
концов в приюте от голода и тоски, я наткнулась в Записных
книжках Цветаевой на любопытный текст.

В приют Ирина попала не по вине Цветаевой – отдавая детей в приют
в голодный постреволюционный 1919 год, мать надеялась спасти
детей от голода, – а вышло все с точностью до наоборот: приют
оказался прибежищем нечестных на руку людей, которым не было
никакого дела до «человеческого материала».

И все-таки и сама Цветаева осознавала, что смерть Ирины наступила
также и из-за нехватки ее материнской любви, которая практически
отсутствовала. «История Ирининой жизни и смерти: На одного
маленького ребенка в мире не хватило любви», – написала Цветаева
в Записных книжках.

Но меня сейчас интересует другая ее запись – она более ранняя,
сделанная еще при жизни дочери:

«Вы любите детей? – Нет. –

Могла бы прибавить: «не всех, так же, как людей, таких, которые»
и т.д.

Могла бы – думая об 11-летнем мальчике Османе в Гурзуфе, о
«Сердце Аnnе» Бромлей и о себе в детстве – сказать «да».

Но зная, как другие говорят это «да» – определенно говорю: «нет».

Не люблю (не моя стихия) детей, простонародья (солдатик на
Казанском вокзале!), пластических искусств, деревенской жизни,
семьи.

Моя стихия – всё, встающее от музыки. А от музыки не встают ни
дети, ни простонародье, ни пласт<ические> искусства, ни
деревенская жизнь, ни семья.

…

Куда пропадает Алина прекрасная душа, когда она бегает по двору с
палкой, крича: Ва-ва-ва-ва-ва!

Почему я люблю веселящихся собак и НЕ ЛЮБЛЮ (не выношу)
веселящихся детей?

Детское веселье – не звериное. Душа у животного – подарок, от
ребенка (человека) я ее требую и, когда не получаю, ненавижу
ребенка.

Люблю (выношу) зверя в ребенке – в прыжках, движениях, криках, но
когда этот зверь переходит в область слова (что уже нелепо, ибо
зверь бессловесен) – получается глупость, идиотизм, отвращение.

Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен.

Когда Аля с детьми, она глупа, бездарна, бездушна, и я страдаю,
чувствуя отвращение, чуждость, никак не могу любить».

Цветаева полагала, что человек уже рождается готовым – с готовой
душой, серьезным и ответственным уже с пеленок – такой, какой
была она сама. И она требовала с детей, как с самой себя. Не
учитывая того, что дети могут быть разные и развиваться
по-разному. Что душа может захлопываться от того, что ее
неумеренно и несвоевременно требуют. Можно сказать, что у
Цветаевой был грех гордыни в высокой степени. Был грех
чрезмерности.

Ирину она, по видимому, забросила, как ребенка «бездушного» и
потому ненужного. Не потрудившись, как следует, над его душой.

Дело в том, что отношение Цветаевой к детям и вообще к детству
было совершенно особым. Она не любила так называемых обыкновенных
детей ( и людей, дети и взрослые стояли тут у нее на одной
планке), но любила в тех, в ком находила – божественную детскость
души, внутреннее измерение, которое ощущала, как Психею, называла
– Психеей. «Что я делаю на свете? – Слушаю свою душу. – В мире
ограниченное количество душ и неограниченное количество тел». И
это имеет прямое отношение к евангельскому: «Истинно говорю вам,
если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царство
Небесное» (Евг. от Мф – 18:3).»

Так, например, в тех же Записных книжках можно встретить записи
такого вот рода: «Дети – м<ожет> б<ыть> я
когда-нибудь уж это записала – должны расти в церковном саду. Тут
же розы, тут же игры, тут же – на 5 минут с разбега – Тишина.
Глубина,- Вечность».

Показательно, что Цветаева ставит дневники старшей, одаренной не
по годам дочери Али выше своих стихов, они ей дороже, как
свидетельствует другая цветаевская запись.

А вот главная запись: «… Аля – гений Души».

Гениальный ребенок в понимании Цветаевой – это практически
ребенок-Душа.

Поэтому Цветаева и не видела, не чувствовала своей вины, не
чувствовала бесвкусицы ( а чувство нравственного вкуса у
Цветаевой бесподобно), когда писала о своей младшей, неразвитой
умственно и душевно – на самом деле, отстававшей в развитии –
девочке, что та «глупенькая». И считала себя вправе «не
чувствовать с ней связи», замечательно путая следствие и причину.

По ее представлениям, Ирина была «бездушной», лишенной природного
дара Души, из породы «неограниченного количества тел». Не
способной попасть в такт с матерью – «голой душой».

В этом своем представлении Цветаева так утверждена, что без
зазрения совести рассыпает там и сям по Записным книжкам
раздражительно-саркастические замечания о том, что Ирина вечно
голодна или того хуже – много, жадно ест. «Я помню, как
представляла себе сон Ирины: она стоит одна, а с неба падают
корки, такие большие и толстые, что она не может их разгрызть.
Так как ей досадно, она злится».

Такие записи – о живущем впроголодь ребенке – читателей буквально
шокируют и даже отвращают от поэзии Цветаевой некоторых ее
почитателей. Им трудно поверить, что Цветаеву раздражала не
необходимость доставать для дочери хлеб, а то, что ребенок не
помышляет о хлебе насущнейшем – Душе. Ведь ей самой, как и вечно
щебечущей Але, от материальной жизни нужно было так мало. Они с
Алей по природе ели мало, не любили есть. Отсюда хлеб
превращается в какой-то бездуховный, запрещаемый себе хлеб, а
душа черствеет и наливается раздражением. Поэтому не почитается
за грех записать об Але и Ирине и такое: ««О, Марина! Знайте, вся
моя душа останется здесь! – Вся. вся! – Я возьму с собой только
кусочек души – для тоски!»

Все последние дни она писала мне письмо в тетрадку, а я старалась
получше ее кормить, явно и без зазрения совести обделяя Ирину».

Любовь, по Цветаевой, есть понимание. Понимание есть любовь.

Нелюбовь к дочери она и сама объясняет как непонимание,
не-проникновение в ее сущность. И когда смерть Ирины
открывает ей глаза на все произошедшее, она спустя время
записывает: «Ирина! Если есть небо, ты на небе, пойми и прости
меня, бывшую тебе дурной матерью, не сумевшую перебороть
неприязнь к твоей темной непонятной сущности. – Зачем ты пришла? –
Голодать – «Ай дуду» …ходить по кровати, трясти решетку,
качаться, слушать окрики…

Странное-непонятное – таинственное существо, чуждое всем, никого
не любившее – с такими прекрасными глазами! – в таком ужасном
розовом платье!». И – в других местах: «И одна мысль – не мысль,
а фраза, к<отор>ую я сама себе, растравляя, чуть ли не
вслух, говорю:

– «Да уж если Ирина не захотела есть, значит уж смертная мука
подошла».

«Ирина’ Если ты была бы сейчас жива, я бы тебя кормила с утра
до вечера – мы с Алей так мало едим! – Ирина, одно ты знаешь: что
послала я тебя в приют не для того, чтобы избавиться, а
п<отому> ч<то> пообещали рису и шоколада».

Вот пишу я все это и чувствую, как возмущаются читатели: «Да у
вас просто изощренно-дъявольская логика! Вы что – ведете к тому,
чтобы оправдать это?!».

Действительно, в случае Цветаевой налицо кощунственная,
редкостная материнская, человеческая слепота и глухота.

Так что же – гению позволено все?

Или благими намерениями у желающих сохранить душу, вместо того,
чтобы «потерять» ее, дорога выстлана всем понятно куда?

Я счастлива жить образцово и просто
-Как солнце, как маятник, как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой – как всякая божия тварь.

Знать: дух – мой сподвижник и дух – мой вожатый!
Входить без доклада, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато –
Как бог повелел и друзья не велят.

Бедная заблудшая душа!

Как разрешить этот жуткий, продирающий по коже морозом,
нечеловеческий парадокс?

А вот так вот именно и разрешить – с нечеловеческой
точки зрения. С точки зрения религиозной.

Для этого совершенно необходимо привлечь к исследованию учение
Св. Отцов Православной Церкви о духовной, невидимой брани.

Согласно Св. Отцам, помыслы человека, невидимые движения
страстной, неочищенной души, подвергаются прилогу духов тьмы. И
уж коли «душа родилась крылатой», то прилоги эти эти усиливаются
втройне, поскольку более всего, по Божьему промыслу, испытуем
тот, чей дар, жар души сильней, кто всеми ее силами устремлен к
горнему. Бог испытвает живых, а не мертвых, испытывает
живейших ради блага очищения, блага преображения, блага
спасения. Таков один из духовных законов Вселенной.

Так, Св. Серафим Саровский говорил в своих беседах о том, что
Иуда окончательно пал не тогда, когда предал Христа, а когда,
раскаявшись, не сумел удержаться от отчаяния и удавился.

Странная мысль в устах святого, с точки зрения мирской логики!..
Странная, но верная, ибо по своей одаренности, по своему
достоинству Иуда был предназначен к апостольскому служению. Но
вошел в него Сатана и низринул в самую бездну двойным образом –
через предательство Света и через нежелание, познав всю глубину
своей немощи, связанной, по видимо, с импульсами, идущими из
подсознания, обратиться к Христу как Спасителю, как к Врачевателю
душ.

Странности в отношении Цветаевой к Ирине, обьясняются, на мой
взгляд, духовным затмением, помрачением. И они как шлеф тянутся
из собственного цветаевского детства, ведь мать Марины тоже была
весьма странной женшиной, не любившей свою старшую дочь даже
биологической любовью ( во всяком случае, так чувствовала Марина)
и не сумевшая понять (полюбить) ее душу.

И как будто бы Цветаева идет по жизни против течения
родительского уклада, – уклада, где чувство любви заменено
гнетущим чувством долга, провоцируя в ребенке развитие аутизма, –
как будто бы все понимает!..

И в то же время поступает еще страшнее, чем мать – пренебрегает и
любовью, и долгом.

Духи злобы бьют ее в самый центр ее личности – во внутреннее
детство – поражая центр связи матери и ребенка, стремясь, по
большому счету, лишить ее возможности реализовать свое
человеческое ( общечеловеческое) предназначение – быть ловцом
душ человеческих. Ведь Цветаева – не традиционный поэт. Она
и тут идет против течения литературы, устанавливающей
грани между литературой и жизнью, автором и лирическим героем,
маской и персоной. Жизнь и литература в случае Цветаевой – это
одно. Она не просто выражает Психею в творчестве, но и несет ее
энергетику по жизни, чувствуя себя как бы матерью маленького
племени «гениев Души».

У опытного – все на свете, даже бесы – служит к спасению, так как
невольно выявляют его внутреннее зло, его слабые, нуждающиеся в
закалке, точки. Укрепляется – от нападения к нападению – его
устремленность к Богу, раскрывающему своей благодатью все его
немощи.

И совсем иначе у неопытного.

Неопытный человек, не знакомый с учением церкви ( а служители
церкви часто преподносят его поверхностно и легкомысленно, как
это было в случае маленькой Марины, у которой батюшка отбил и без
того слабое желание испаведаться вопросом: «С мальчиками
целуешься?»), противостоять духам практически не может и бывает
ими поругаем.

Неопытный практически обречен на то, чтобы уклониться в Прелесть
– так в православии называют незаметное поначалу, но
катастрофическое по последствием уклонение с правильного
духовного пути. Человек очень часто не в состоянии осознать его
из-за укоренившейся в нем глубинной установки.

Одним из элементов такого уклонения был также, на мой взгляд,
своеобразный эротический налет во взаимоотношениях Цветаевой с
детьми. Трудно отделаться от ощущения, что взволнованные диалоги
Марины и Али на фоне отдаленной, отделенной Ирины, порой
напоминают общение двух любовниц, в компанию которых никого
лишнего просто не впустят. К примеру, ерничая в духе черного
юмора, совершенно отчаявшая Цветаева описывает свой настрой пред
поездкой в злополучный приют, где живут обе дочери, следующим
образом; «Во вторник в 11 утра она ( заведующая – прим. Н.Г.)
заедет за мной на лошади, я передам ей узел с Ириниными гадостями
(этот дефективный ребенок не просится,- Vous voyez ca d’ici!
– Хорошее приобретение! – Я даже хотела сжечь! -) – передам ей
пакет с гадостями и прикачу на санках к Але, увижу ее сияющие (от
одной меня) голубые глаза и тетрадку. – Не привезти ли ей туда
шарманку? Боюсь одного – Алиных слез, когда ее сломают,- а
сломают непременно!»

В случае правильного духовного пути не достаточно раскаяться в
падении, то есть обрести трезвую – подлинную, глубинную,
благодатную – самооценку. Необходимо осознать и устранить корень
греха.

Корень же у Цветаевой, на мой взгляд, заключается в его, корня,
неукрепленности. В той простой истине, что идущий к Богу
«самостийным путем» – без компаса и руля – то есть
святооотческого учения – практически обречен. Человек, выросший
на русской культуре, но не понимающий ее православных корней,
которые невидимо вплетены в его мироощущение и во многом
предопределяют его поступки, не может верно оценить происходящее
с ним.

Цветаева слишком долго задержалась в точке стояния, где
радикально расходятся Ева и Психея, Земля и Небо, быт и бытие,
Хлеб Насущнейший и просто хлеб. И они и должны разойтись на
первом этапе духовного пути. Но при правильном движении они
расходятся, чтобы снова сойтись, после того, как будут выявлены
все ложные, уродующие их взаимосвязи. Вслед за уходом ввысь,
человеку надо, образно говоря, несколько приземлиться, чтобы
подняться выше, а не пасть.

А это тонкое искусство, требующее мастерства и наставников.

Думая, что движется в Небо, самонадеянный человек, по сути,
движется в пустое небо – в холод и отчуждение, словно в глаз ему
попал осколок разбившегося зеркала, проник в самое сердце и увлек
в чертоги Снежной Королевы. ( «Снежная королева» – любимая сказка
Цветаевой). Восхождение в этом случае может превратиться в свою
противоположность – одержимость, то есть духовную шизофрению. Это
когда, говоря образно, Кай в нас оказывается изолированным от
Герды.

На бытовом уровне это проявлялось у Цветаевой в неумении видеть
прекрасное за обыденным, вносить прекрасное в обыденное. И в
конечном счете, в желании поскорее умереть, чтобы уйти Туда.

Смерть Ирины должна бы была по идее стать прививкой от гордыни.

Но не стала такой прививкой.

Потому что быт и бытие Марины Цветаевой все больше разлетались в
стороны.

Только не надо понимать это расхождение в том смысле, будто
Цветаева была хуже так называемых обыкновенных людей –
«бесчисленного количества тел», не озабоченных ТАКИМИ вопросами и
не платящими за это такой болью и кровью.

В письме Пастернаку Цветаева и cама признается в чрезмерном,
(практически шизофреническом – на языке медицины это, страшно
утрируя, называют так) расколе у нее на душу и тело, в том числе
в контексте материнства ::»Внезапное озарение, что я целой себя
(половины, нет), второй себя, другой себя, земной себя, а ради
чего-нибудь жила же – не знаю, да, вопреки Поэме Конца <…>
Борис, это страшно сказать, но я телом никогда не была, ни в
любви, ни в материнстве, всё отсветом, через, в переводе с (или
на!) <…> И такая жгучая жалость, что не бывать, не бывать!«

Лиля Панн пишет в статье о Цветаевой так:

«Стихи она объявляет «неполной исповедью»: они, мол, «меньше
– я». Еще бы: поэзия по своей природе выходит за границы «я»,
предпочитает правде истину. Записные книжки Цветаевой содержат и
то, и другое. Так, и жуткую правду о гибели младшей дочери Ирины,
и истину «голой души»: условие «родства душ» распространяется и
на материнское чувство, о чем невольно проговаривается и
стихотворение на смерть Ирины «Две руки, легко опущенные…» – у
прочитавшего дневник матери-одиночки оно оставляет впечатление
написанного «для галочки».»

Меж нами – десять заповедей:
Жар десяти костров.
Родная кровь отшатывает,
Ты мне – чужая кровь.

(«Магдалина»)

Люди такого типа не могут (не всегда, но часто) привязываться к
другим существам и Земле биологически. Они не укоренены и очень
мучаются. Они ничего не могут делать только лишь из чувства
долга, так как для них и собственное существование слишком
тяжелый и неподъемный труд. Можно даже сказать – то, что Цветаева
все-таки заботилась о материальном существовании Ирины в годы
нечеловеческого напряжения сил (война, страх, одиночество, голод,
холод) ставит ей плюс при таких данных.

В благодатном свете святоотеческого учения снимаются все
противоречия.

Я счастлива жить образцово и просто
– Как солнце, как маятник, как календарь.

Самое труднопостижимое тут то, что это действительно так и было,
но было где-то внутри, в другом, внутреннем измерении,
куда Цветаева стремилась вырваться из своего страстного «Я»:»Я –
это дом, где меня никогда не бывает.

У меня по отношению к себе – садизм. Желание загнать насмерть.

Мне нет дела до себя… Я – это то, что я с наслаждением брошу,
сброшу, когда умру…

«Я» – это просто тело… голод, холод, усталость, скука, пустота,
случайные поцелуи… Всё не преображенное. «Я» – не пишу стихов. Не
хочу, чтобы это любили…

Предназначение Цветаевой действительно было очень высоко. Любой
чувствительный, чуткий читатель поймет это по неземной чистоте и
теплоте ее стихов – они несут Жизнь на уровне ощущений, несут
Психею. Она не просто рассуждает о горнем – оно в ней живет.

Цветаева действительно пронесла по жизни Психею, как флаг, щедро
раздаривая ее и расплескивая от чужих и собственных ошибок.

И – расплескала. А расплескав – умерла.

Каждый должен решить для себя сам, осуждать ли ему Цветаеву.

Но понять, что с ней происходило, по-моему, совершенно
необходимо.

Я же знаю одно – умом Россию не понять. И Цветаеву, как видно,
тоже.

Мне, например, думается так: «Пусть тот, кто без греха, первым
кинет в нее камень. Кто знает до самых глубин свое подсознание?
Кто действительно добр вместо того, чтобы думать, что он добр?
Кто не принимал страстную любовь за бесстрастную?».

Помните, как в повести Альбера Камю «Посторонний» люди
приговаривают героя к казни фактически не за то, что он совершил
убийство, а за то, что не плакал на похоронах матери.

Камю стоял в ряду писателей 20 века, которые перевернули
представление о человеческой душе, показывая, сколько в ней
пустоты и показного, неосознаваемого благочестия, сколько
неотслеженного лицемерия. В сравнении с носителями таких душ
герой повести Камю выглядел просто честным, не врущим себе
человеком.

Может быть теперь – после всего сказанного – ‘это письмо
Цветаевой к детям несостоявшегося эмигрантского журнала покажется
многим не таким уж лицемерным и кощунственным? –

Милые дети,

Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, то вы люди
или нелюди (как мы). Но говорят, что вы ЕСТЬ, что вы – особая
порода, еще поддающаяся воздействию.Потому:– Никогда не
лейте зря воды, п.ч. в эту же секунду из-за отсутствия этой капли
погибает в пустыне человек.

– Но оттого, что я не пролью этой воды, он этой воды не
получит!

– Не получит, но на свете станет одним бессмысленным
преступлением меньше.

– Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице,
под ногами, подымайте и кладите на ближний забор, ибо есть не
только пустыни, где умирают без воды, но и трущобы, где умирают
без хлеба. Кроме того, м.б. этот хлеб заметит голодный, и ему
менее совестно будет взять его тАк, чем с земли.

– Никогда не бойтесь смешного и, если видите человека в
глупом положении: 1) – постарайтесь его из него извлечь, 2) –
если же невозможно, прыгайте в него к нему как в воду, вдвоём
глупое положение делится пополам: по половинке на каждого – или
же, на ХУДОЙ конец – не видьте его [смешного].

– Никогда не говорите, что так ВСЕ делают: все всегда плохо
делают – раз так охотно на них ссылаются. (NB! Ряд примеров,
которые сейчас опускаю) 2) у всех есть второе имя: никто, и
совсем нет лица: бельмо. Если вам скажут: так никто не делает (не
одевается, не думает и т.д.), отвечайте (словом Корнеля) – А я –
кто.

Не говорите «немодно», но всегда говорите: НЕБЛАГОРОДНО. И в
рифму – и лучше (звучит и получается).

– Не слишком сердитесь на своих родителей, – помните, что они
были ВАМИ, и вы будете ИМИ.

Кроме того, для вас они – родители, для [самих] себя – я. Не
исчерпывайте их – их родительством.

Не осуждайте своих родителей на смерть раньше (ваших) сорока
лет. А тогда – рука не подымется!

– Увидя на дороге камень – убирайте, представьте себе, что
это ВЫ бежите и расшибаете нос, и из сочувствия (себе в другом) –
убирайте.

– Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае. Стыдитесь
– НЕ уступить!

– Не отличайте себя от других – в материальном. Другие – это
тоже вы, тот же вы (Все одинаково хотят есть, спать, сесть – и
т.д.).

– Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно – сознания.
После победы стойте с опущенными глазами, или с поднятыми – и
протянутой рукой.

– Не отзывайтесь при других иронически о своём любимом
животном (чем бы ни было – любимом). Другие уйдут – свой
останется.

– Когда вам будут говорить: – Это романтизм – вы спросите: –
Что такое романтизм? – и увидите, что никто не знает, что люди
берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюют им! запускают вам в
лоб!) слово, смысла которого они не знают.

Когда же окончательно убедитесь, что НЕ знают, сами отвечайте
бессмертным словом Жуковского:

Романтизм – это душа.

Когда вас будут укорять в отсутствии «реализма», отвечайте
вопросом:

– Почему башмаки – реализм, а душа – нет? Что более реально:
башмаки, которые проносились, или душа, которая не пронашивается.
И кто мне в последнюю минуту (смерти) поможет: – башмак?

– Но подите-ка покажите душу!

– Но (говорю ИХ языком) подите-ка покажите почки и печень. А
они всё-таки есть, и никто СВОИХ почек глазами не видел.

Кроме того: ЧТО-ТО болит: НЕ зуб, НЕ голова, НЕ живот, не –
не – не – а – болит.

Это и есть – душа.

Подытожу и резюмирую все сказаноe.

Широк русский человек, оторвавшийся от своих глубинно-религиозных
корней и ставящий перед собой «проклятые» вопросы русской
философии и литературы. Умом его не понять.
Что такое порой такой человек с его раздвоенностью, своего рода
духовной шизофренией, которую философ и социолог А. Дугин вывел
из национальной неосознанности и назвал в метким термином
«археомодерн» в своей статье с одноименным названием, прекрасно
иллюстрирует случай экстроардинарного отношения М. Цветаевой к
собственной дочери Ирине – когда твоя правая рука не ведает о
том, что творит твоя левая рука.

Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую –
Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
(М. Цветаева. Две руки, легко
опущенные).

Трудно поверить – почти никто не вмещает этого – что один и тот
же человек и поэт может совершенно искренне написать текст,
начинающийся словами: ‘ Милые дети, Я никогда о вас отдельно
не думаю: я всегда думаю, что вы люди или нелюди…’ и в то же
время довести до небытия собственного ребенка. ( То, что между
между гибелью ребенка и написанием текста ‘Милые дети’
прошла целая эпоха в жизни Цветаевой и она во многом
эволюционировала, искупив в неумеренной заботе о сыне свою
холодность к младшей дочери, сути дела не меняет, так как
Цветаеву до конца жизни сопровождает резкий дисбаланс между
бытием и бытом).

Одна очень любившая Цветаеву женщина- поэт и литературовед – была
так шокирована обнародованными только после 2000г Записными
книжками в той их части, где были сделаны записи матери о дочери,
что написала следующее стихотворение.
Я его привожу для того, чтобы люди, не задумывающиеся о сути
археомодерна и поэтому наивно разделившиеся на прокуроров и
адвокатов Цветаевой, увидели в контрастном свете и те факты, о
которых я в своем эссе распрастраняться не стала из
этико-эстетических соображений:

Ну сколько можно о Марине! –
безмолвный слышу я упрёк.
Но я – о дочке, об Ирине.
О той, что Бог не уберёг.

Читала записные книжки.
О ужас. Как она могла!
Не «за ночь оказалась лишней»
её рука. Всегда была!

Нет, не любила, не любила
Марина дочери второй.
Клеймила, презирала, била,
жестоко мучила порой.

В тетради желчью истекают
бесчеловечные слова:
«Она глупа. В кого такая?
Заткнута пробкой голова».

Всё лопотала и тянула
своё извечное «ду-ду»…
Её привязывали к стулу
и забывали дать еду.

Как бедной сахара хотелось,
и билось об пол головой
худое крохотное тело,
и страшен был недетский вой.

«Ну дайте маленькой хоть каплю», –
сказала, не стерпев, одна.
«Нет, это Але, только Але, –
Марина – той, – она больна».

И плакала она всё пуще,
и улетела в никуда…
А может там, в небесных кущах,
ждала её своя звезда?

Являлась в снах ли ей зловещих?
Всё поглотил стихов запой.
Уехав, ни единой вещи
Ирины не взяла с собой.

Я не сужу, но сердце ноет,
отказываясь понимать:
поэт, любимый всей страною,
была чудовищной женою,
была чудовищная мать.
( Наталия Кравченко. Ну сколько
можно о Марине!)

Гвелесиани Н.,

По мотивам Записных книжек поэта

См. также

(PDF) ПИСЬМО АМАЗОНКИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

В вашей книге один большой пробел, только один, огромный – он осознанный или

нет? Я не верю в бессознательность мыслящих существ, тем более в мыслящих

существ-писателей, я совершенно не верю, что женщины пишут бессознательно.

Этот пробел, оставленный пустым, эта черная дыра — это Ребенок.

Вы возвращаетесь к нему постоянно, вы даете ему по частоте то, что вы должны дать ему в

важность, вы сажаете его то тут, то там, а потом снова там, лишая его одного

крика, который вы ему должны.

Этот крик, неужели ты никогда его не слышал? “Если бы я только мог иметь ребенка

с тобой!”

Эта ревность, свирепая и единственная в мире, неумолимая, потому что неизлечима,

несравнимая ни с какой другой, ни с какой “нормальной”, даже с материнской ревностью.

Эта ревность – предчувствие неизбежного разрыва, эти широко открытые глаза устремлены на

ребенка, которого она когда-нибудь захочет и которого ты, возлюбленный, не сможешь ей подарить.Эти глаза

были прикованы к будущему ребенку.

«Влюбленные не имеют детей». Да, но они умирают. Все они. Ромео и Джульетта,

Тристан и Изольда, Амазонка и Ахиллес, Зигфрид и Брунгильда (эти всемогущие

любовники, эти разъединенные единицы, чья любящая разобщенность превращает их в самый

полный союз…) И есть другие… И другие… во всех песнях, во все времена, во всех

местах… У них нет времени на будущее, то есть на ребенка, у них нет ребенка

потому что у них нет будущего, у них есть только настоящее, то есть их любовь и их

смерть всегда присутствуют. Они умирают — или их любовь умирает (вырождается в дружбу, в

материнство: старая Бавкида со своим старым Филемоном, старая Пульхерия со своим старым ребенком,

Афанасием — пары столь чудовищные, что они трогательны.

Любовь в

Или — как Дафна и Хлоя — мы ничего больше о них не знаем: даже если

они продолжают жить — они умирают в нас, ибо нас

Любовью жить нельзя.Единственное, что выживает после любви, — это Младенец.

И тот другой крик, разве вы никогда не слышали его? – “Как бы я хотел

иметь ребенка – без мужчины!” Улыбающийся вздох юной девушки, наивный вздох старой

девы и даже временами безнадежный вздох женщины — Как бы я любил одну — только свою

родную!

И вот улыбающаяся юная девушка, которая не хочет ничего постороннего в своем теле,

, которая не хочет ни его, ни чего-либо от него, которая хочет только меня, встречает на перекрестке

другую меня, ту, которую она не хочет должна бояться, от кого она не

должна защищаться, ибо этот другой не может причинить ей вреда, так же как и один (по крайней мере в молодости)

не может причинить вреда себе. Уверенность весьма иллюзорна и колеблется от первого взгляда

недоверия к подруге только для того, чтобы рухнуть под тяжелыми ударами сердца ее

ненависти.

Но не будем забегать вперед: пока она еще счастлива и беззаботна, свободна любить

от души, без тела, любить без страха, любить без вреда.

Письмо Амазонке — Марина Цветаева | Полная остановка

[Пресса Гадкого Утенка; 2016]

тр.А’Дора Филлипс и Гаэль Коган

Марина Цветаева, известная русская и советская поэтесса, пережила русскую революцию 1905 года, была свидетельницей того, как ее муж сражался вместе с Белой армией и потерпела поражение после революции 1917 года, потеряла одну из своих дочерей от голода в 1920 году и бежала в Париж. с тем, что осталось от ее семьи в 1922 году. Там Цветаева познакомилась с Натали Клиффорд Барни через парижский салон Барни.

В этом году Ugly Duckling Presse выпускает первый английский перевод эссе Цветаевой « Письмо к амазонке », первоначально написанного через десять лет после бегства в Париж. Эссе — ответ Цветаевой на книгу Барни « Pensees d’une Amazone» («Мысли амазонки») . В нем Цветаева исследует влияние сексуальности женщины на ее жизненный путь. Она реагирует на прославление Барни лесбиянства в основном через призму своего собственного опыта гомосексуальных отношений и своего сожаления о возвращении к гетеросексуальным отношениям.

Как пишет Кэтрин Сипела во введении к Письму Амазонке , работа Натали Клиффорд Барни «прямая, уверенная и даже радостная в том, что она противопоставляет лесбиянство социальным нормам и авторитетам.Барни был богатым американским эмигрантом, предпочитавшим интеллектуальную арену Парижа интеллектуальной арене Штатов. Она также искала и нашла более широкое признание своей сексуальности, которую она всем сердцем приняла (во вступлении Чепела называет ее одной из «наименее страдающих» лесбиянок того времени). Барни почувствовал и поддержал за десятилетия до появления тенденции необходимость поощрять и хвалить женский литературный труд. В 2016 году Елена Ферранте подчеркивает необходимость женского канона, установленного по его собственным достоинствам и отделенного от правил и традиций, регулирующих в основном западный, белый и мужской литературный канон.Барни применял такую ​​практику почти столетие назад. Хотя ее парижский салон, несомненно, был привилегированным местом, он также был средством оказания прямого покровительства авторам-женщинам, включая Джуну Барнс. Беззастенчивая и восторженная поддержка Барни женской работы в сочетании с ее тенденцией персонализировать писателей-мужчин так же, как женщины были (и продолжают быть) персонализированными, твердо поставили ее в авангард работы по установлению женского литературного канона.

Ответ Цветаевой не касается книги Барни в целом.Это эссе — попытка Цветаевой указать на то, что она считает огромным слепым пятном в ярком изображении лесбиянства Барни в « Мыслях амазонки» . Основной аргумент Цветаевой заключается в том, что две влюбленные женщины неизбежно расстанутся, когда одна хочет ребенка от другой, но пара не может зачать ребенка естественным путем. Это неизбежная «гибель», с которой сталкиваются любые лесбийские отношения.

«

Цветаева» общеизвестно трудна для перевода. Ее поэзия на русском языке обыгрывает народную песню с изобретательностью, которую трудно передать на другом языке.Цветаева также писала и переводила на французский и немецкий языки. А’Дора Филлипс и Гаэль Коган проделали замечательную работу по переводу произведений Цветаевой с французского на английский язык. Здесь сохраняется звуковое воздействие Цветаевой на фрагменты и тире. Эссе изобилует обмороковыми фразами Цветаевой («Сладость ставить ногу на сердце»). К сожалению, аргументация Цветаевой глубоко ошибочна.

Невероятно узкое определение Цветаевой того, что представляет собой «нормальная» лесбиянка, ее ограниченные представления о необходимости биологического материнства и важности материнства для «нормальной» женщины — все это делает эссе устаревшим.Примеры, приводимые Цветаевой в качестве аргумента, почти исключительно анекдотичны и основаны на ее романе с Парнок.

Во введении к эссе Чепела утверждает, что пары геев и лесбиянок, борющиеся за право иметь собственных детей, могут разделять некоторые доводы Цветаевой. Сомнительно. Это эссе представляет собой защиту одаренной буржуазной поэтессы, объясняющей, почему она не может продолжать роман со своей любовницей-лесбиянкой. Это эссе о выборе , который является отличительной чертой привилегии.Цветаева взвешивает влияние гетеросексуального и гомосексуального союза на женскую жизнь, а именно на ее собственную.

Специфика этого фатального препятствия для лесбийской любви подробно перечислена с деталями, почти целиком взятыми из двухлетнего романа Цветаевой с Софьей Парнок, которую часто довольно банально называют «российской Сапфо». Этот страстный и взаимно порождающий роман произошел за двадцать лет до того, как Цветаева написала очерк. Учитывая крайне анекдотический характер рассуждений Цветаевой, справедливо спросить, как ее отношения с Парнок повлияли на Письмо амазонке .

Цветаева не возражает против лесбийской любви — как раз наоборот: она ее превозносит. Она описывает лесбийский роман на его ранних стадиях языком, напоминающим о прошлом, и повторяющейся русской концепцией лесбиянства как нарциссизма:

Итак, молодая улыбающаяся девушка, которая не хочет, чтобы в ее теле был чужой, которая не хочет иметь с ним ничего общего и что принадлежит ему, которая хочет только то, что мое , встречает на повороте дороги другой я, она, которого ей не нужно бояться, от которого ей не нужно защищаться, ибо другой не может причинить ей вред, поскольку нельзя (по крайней мере, в молодости) причинить себе вред.

На любовь между женщинами она смотрит положительно. Ее аргумент заключается в том, что жестокость природы, не позволяющая женщине напрямую зачать другую женщину, обрекает на гибель любой союз между «нормальными» лесбиянками. Цветаева определяет нормальную лесбиянку через исключение. Она исключает из своего определения следующие исключения: женщина, не являющаяся матерью; молодой, развратный, поверхностный любитель удовольствий; заблудшая душа, ищущая в любви душу; тот, кто любит беззаветно; и женщина не может зачать.Любая оставшаяся после этого отсеивания и без того узкая часть населения представляет собой нормальную гомосексуальную женщину.

И для этой нормальной лесбиянки, пишет Цветаева, «Невозможно устоять не перед искушением мужчины, а перед потребностью в ребенке. . . Потому что даже если бы у нас когда-нибудь мог быть ребенок без него , у нас никогда не было бы ее ребенка, маленького тебя, чтобы любить.

То, что происходит, можно интерпретировать как решение Цветаевой ретроспективно объяснить и защитить свой выбор вернуться к мужу, Сергею Эфрону.На момент романа у нее был от него один ребенок (ее дочь Адриадна, которая в то время была достаточно взрослой, чтобы помнить, что проводила время со своей матерью и Парнок). После возвращения к Эфрону у Цветаевой родилось еще двое детей.

Жизнь, которую она построила для себя как жены и матери, в эссе не описана в явном виде, но ее работа на протяжении всей жизни неоднократно подчеркивает важность жены и материнства для Цветаевой. Вместо описания своей полноценной материнской жизни Цветаева вместо этого предпочитает изобразить в эссе мрачный портрет другой жизни: престарелой лесбиянки, одинокой и обреченной по своему выбору состариться в одиночестве.

Другой! Давайте подумаем о ней. Остров. Вечно изолированные. . . Вечно проигрывать единственную игру, которая имеет значение — единственную игру, которая существует. Ненавистный. Изгнанные. Проклятый.

В другом примечательном отрывке Цветаева отмечает, что, хотя теоретически женщина может уйти и от любовницы-лесбиянки, и от бесплодного мужчины из-за одной и той же неспособности обеспечить ребенка, случаи по своей сути различны.

Исключительный случай [бесплодный мужчина] не может сравниться с законом без исключения. Вся раса, все дело, все дело обречены, когда женщины любят друг друга.

Оставить бесплодного мужчину ради его плодородного брата — это не то же самое, что оставить вечно бесплодную любовь вечно плодородному врагу. В первом случае я прощаюсь с мужчиной; в последнем — всей расе, всему делу, всем женщинам в одной.

Для изменения только объекта. Менять берега и миры.

Цветаевой хочется верить, что она не расставалась с Парнок.Она порвала с женщинами, и точка. Но под обширным и несколько оборонительным объяснением Цветаевой своих действий скрывается скрытое сожаление.

Эссе также предлагает поэтическую защиту репрессий. Цветаева хвалит сдерживание себя, утверждая, что на подавление требуется больше энергии и сил, чем на изгнание.

. . . управление силой требует гораздо более ожесточенных усилий, чем ее высвобождение, для чего вообще не требуется никаких усилий. В этом смысле всякая природная деятельность пассивна, а всякая волевая пассивность активна (излияние — выносливость, вытеснение — действие). Что труднее: удержать лошадь или дать ей побежать?

Кого на самом деле пытается убедить Цветаева? Натали Клиффорд Барни непоколебима в своей любви к лесбиянству — уж точно Цветаева ее не переубедит. Парнок мертв в конце эссе. Тут Цветаева пытается себя убедить. Тот факт, что она излагает такое дело в течение двух лет, через двадцать лет после закрытия романа, свидетельствует о силе ее времени с Парнок.

Очерк, близящийся к концу, предлагает читателю этот образ горы.

Роковая и естественная склонность горы к долине, потока к озеру.

К вечеру гора полностью стекает к своей вершине. Когда наступает ночь, это пик. Кажется, что его потоки текут вспять. Ночью она берет себя в руки.

Здесь «роковая и естественная тенденция» — пожизненное лесбиянство и, по рассуждению Цветаевой, его одинокая бездетность. Лесбийство — это движение вниз — «гора за долину».Но Цветаева «собирается» течь назад, вверх, гора, возвращающая себя в исправленное состояние.

Гора — повторяющийся личный символ Цветаевой. В 1926 году Цветаева писала Борису Пастернаку о своем ярко выраженном дискомфорте от океана и о том, что предпочитает горы. В этом письме она, возможно, дает нам невольное понимание мыслей, которые могут частично пролить свет на Письмо амазонке .

Но есть одно но, Борис: я не люблю море.Не могу этого вынести. Огромное пространство и не по чему ходить — это одно. В постоянном движении и я могу только смотреть на это — это другое. . . А море ночью? — холодный, ужасающий, невидимый, нелюбящий, наполненный собой. . . Море никогда не чувствует холода, оно есть холод — это все его ужасные черты. Они суть его. . . Чудовищное блюдце . Квартира, Борис. Огромная плоскодонная люлька, каждую минуту выбрасывающая младенца (кораблик). Его нельзя ласкать (слишком мокрый).Ему нельзя поклоняться (слишком ужасно). . . .Море – это диктатура, Борис.

Гора – это дикость. У горы много сторон. . . В горе есть ручейки, гнезда, игры. Гора – это в первую очередь то, на чем я стою , Борис. Моя точная стоимость.

Гетеронормативный жизненный выбор Цветаевой – ее стабильность? Море постоянно меняющееся, непостоянное, холодное. Не только бездетный, но и «выбрасывающий младенца». . . каждую минуту.”

Цветаева утверждает, что на подавление чувства уходит больше энергии, чем на его изгнание.Она предпочитает ребенка любовнику, который не может родить ее. Она предпочитает гору морю.

Эмма Браун Сандерс — поэтесса, работающая в академическом издательстве. Вы можете найти ее на сайте brownsanders.tumblr.com.

Цветаева Марина | ENCYCLOPEDIA.com

рождения: 180002, Москва, Россия

Умерла:

, Elabuga, Россия

Национальность:

Национальность: Russian

Жанр

RUSRE: Поэзия, фантастика

Основные работы:
Mireposts: Стихи: Проблема I (1916)
MeLeposts: Стихи: Выпуск II (1921)
“Судьба света” (1922)
“Shipsour of Light” (1922)
Craft (1923)
после россии (1928)

Обзор

Вместе с Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом и Борисом Пастернаком Марина Цветаева входит в российский «поэтический квартет», группу важных авторов, чьи произведения отражают изменение ценностей в России в первые десятилетия двадцатого века. Главным интересом Цветаевой как поэта был язык, и стилистические новации, проявленные в ее творчестве, считаются уникальным вкладом в русскую литературу.

Произведения в биографическом и историческом контексте

Привилегированное детство и поэзия Марина Иванова Цветаева (также транслитерируется как Цветаева, Цветаева и Цветаева) родилась в Москве в семье профессора искусствоведения Ивана Цветаева и концертирующей пианистки Марии Мейн Цветаев. . Цветаева выросла в Москве в семье высшего среднего класса, известной своими творческими и научными занятиями.Ее отец был основателем Музея изобразительных искусств, а талантливая и образованная мать поощряла Марину заниматься музыкальной карьерой. Посещая школы в Швейцарии, Германии и в Сорбонне в Париже, Цветаева предпочитала писать стихи.

Две книги, брак и несколько романов В 1910 году, когда Цветаевой было восемнадцать лет, в частном порядке был издан ее первый сборник Вечерний альбом . Этот том получил неожиданное внимание, когда его рецензировали видный критик Макс Волошин и поэты Николай Гумилев и Валерий Брюсов, все из которых положительно отзывались о

творчестве Цветаевой.В 1911 году Цветаева издала второй сборник стихов « Волшебный фонарь », а в следующем году вышла замуж за Сергея Эфрона. На протяжении всего брака Цветаева преследовала романтические отношения с другими поэтами, следуя модели увлечения и разочарования, которую она установила в подростковом возрасте.

Гражданская война в России Во время гражданской войны в России, длившейся с 1918 по 1921 год, Цветаева жила в бедности в Москве, а ее муж воевал в Крыму офицером царской Белой Армии.Гражданская война в России была осложнена присутствием нескольких противоборствующих военных фракций, но ее главными противниками были большевистская, или Красная, армия, имевшая широкий мандат после Рабочей революции 1917 года, и царская Белая армия, отчаянно боровшаяся за восстановить старый политический порядок. В это время Цветаева много писала, сочиняя стихи, эссе, мемуары и драмы. Но антибольшевистские настроения, охватившие многие из этих работ, помешали их публикации. Во время голода 1919 года младший из двух ее детей умер от голода, а в 1922 году (через год после победы большевиков в гражданской войне и год смерти их лидера Владимира Ленина) Цветаева эмигрировала со своим выжившим ребенком Ариадной. в Германию.Там — после пяти лет разлуки во время войны — она воссоединилась с Эфроном.

Непреклонная просоветская позиция Пока семья Цветаевой жила в Берлине, а затем в Праге, где в 1925 году родился ее сын Георгий, она начала публиковать произведения, написанные в предыдущее десятилетие. Они понравились русским критикам и читателям, живущим в эмиграции. Переехав в Париж, Цветаева продолжала писать стихи, но изменившаяся политика привела ее в немилость. Репутация Цветаевой среди других писателей-эмигрантов стала ухудшаться — в основном из-за ее отказа занимать воинствующую антисоветскую позицию многих эмигрантов и просоветской деятельности ее мужа (Эфрон к этому моменту настолько окончательно перешел на другую сторону, что стал агентом коммунистов). ).

Сталинский террор, Вторая мировая война и самоубийство Эфрон и дочь Ариадна вернулись в Россию в 1937 году. В то время художники и интеллектуалы, особенно имеющие связи с Западом, подвергались риску экстремистской политики Иосифа Сталина, которая включала параноидальные и, что еще хуже, глубоко произвольные пытки и казни подозреваемых врагов государства.Семья ненадолго воссоединилась в Москве, прежде чем Эфрон и Ариадна были арестованы, а Эфрону было предъявлено обвинение в антисоветском шпионаже.

Когда в 1941 году немецкие войска напали на Москву, нарушив пакт о ненападении, тайно подписанный Сталиным с немецким нацистским лидером Адольфом Гитлером в начале Второй мировой войны (1939–1945), Цветаева и Георгий были эвакуированы в деревню Елабуга в Татарская Республика. Подавленная арестом и возможной казнью мужа и дочери, лишенная права публиковаться и не в силах содержать себя и сына, Цветаева покончила с собой.

Произведения в литературном контексте

Русские влияния На произведения Цветаевой значительное влияние оказали произведения ее современников и события, связанные с русской революцией. Тем не менее она оставалась в значительной степени независимой от многочисленных литературных и политических движений, процветавших в эту бурную эпоху, возможно, из-за силы впечатлений, оставленных на нее ее эклектичными интересами к чтению. Вечерний альбом (1910), например, несет на себе сильное влияние юношеских цветаевских чтений, в которых было много второсортной поэзии и прозы.В Велях: Стихи: Выпуск I (1916) она вдохновлена ​​архитектурным и религиозным наследием Москвы, возможно, благодаря творчеству Каролины Карловны Павловой, одного из ее любимых поэтов.

Многочисленные романы Цветаевой, часто не связанные с сексом, также оказывали явное влияние; она считала их по существу духовными по своей природе, и им приписывают высокую эмоциональность ее поэзии, а также вдохновляющие стихи, посвященные Осипу Мандельштаму, Александру Блоку и Райнеру Марии Рильке.Лирические диалоги Цветаевой с Блоком, Мандельштамом и Ахматовой в « Вехах » сосредоточены на темах России, поэзии и любви. Основывая свои стихи преимущественно на личном опыте, Цветаева также с повышенной отстраненностью исследовала такие философские темы, как природа времени и пространства.

Русский народный стиль Цветаева рано развила поэтические черты, во многом сохранившиеся в ее последующих сборниках. Оба тома 90 195 Вех 90 198 отмечены необычайной силой и прямотой языка.Идеи тревоги, беспокойства и стихийной силы подчеркнуты языком, поскольку Цветаева опирается на общерегиональную речь и обращается к народным песням и русской поэзии восемнадцатого века. Ее интерес к языку проявляется в игре слов и лингвистических экспериментах ее стихов. Ученые также отметили интенсивность и энергию глаголов в ее стихах и ее любовь к темным цветам. На уровне образов преобладает архетипический и традиционный символизм, например, в использовании ею ночи, ветра, просторов и птиц.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ СОВРЕМЕННИКИ

Известные современники Цветаевой:

Шарль де Голль (1890–1970): французский генерал и лидер Свободных французских сил, он основал Пятую французскую республику и стал ее первым президентом. .

Владимир Маяковский (1893–1930): русский поэт и драматург, считается одним из предшественников русского футуризма.

Пабло Неруда (1904–1973): чилийский поэт, писатель и политический коммунист; его получение в 1971 году Нобелевской премии по литературе вызвало много споров.

Франклин Делано Рузвельт (1882–1945): американский политик и тридцать второй президент Соединенных Штатов, он был настолько популярен среди людей, что был избран на этот пост на четыре срока.

Эдит Штайн (1891–1942): монахиня-кармелитка и немецкий философ, она стала мученицей католической церкви после гибели в Освенциме.

В начале 1920-х Цветаева экспериментировала с повествовательным стихом. Она адаптировала традиционные русские сказки в Царь-девица (1922) и Свейн (1924).В томе «После России » (1928 г.) она объединила свой ранний романтический стиль с более региональным стилем. В 1930-е годы Цветаева отдавала больше сил прозе, чем поэзии. В таких мемуарах, как «Плененный дух» и «Мой Пушкин» (обе опубликованы в «Современных летописях» в 1934 и 1937 годах соответственно), она зафиксировала свои впечатления от друзей и поэтов. В прозаическом стиле, характеризуемом повествовательной техникой потока сознания и поэтическим языком, Цветаева выразила свои взгляды на литературное творчество и критику в таких очерках, как «Искусство в свете совести» и «Поэт о критике» (оба опубликованы в 90–195 гг.). Contemporary Annals в 1932 г.).

Работы в критическом контексте

После ее смерти Марина Цветаева и ее творчество были практически забыты. В течение многих лет ее имя не упоминалось в Советском Союзе. Затем стали появляться ее посмертные публикации, и вскоре она получила признание как одна из величайших русских поэтов всех времен. В России и за ее пределами сложился настоящий культ Цветаевой. Сегодня она всемирно известная поэтесса и объект многих научных исследований, которые стоят наравне с критикой Пастернака, Мандельштама, Ахматовой или даже классиков русского Золотого века. Эта репутация частично связана с ранней поэзией Цветаевой. «Ремесло » (1923 г.), последний сборник стихов Цветаевой, завершенный перед эмиграцией, хвалят за метрические эксперименты и удачное смешение народного языка, архаизмов и библейских идиом. After Russia (1928) была признана такими критиками, как Саймон Карлински, «самой зрелой и совершенной из ее коллекций».

Дальнейшее свидетельство ее литературных достоинств – и зрелые стихи Цветаевой, и даже ее первое стихотворное произведение Вечерний альбом .

Вечерний альбом (1910) Написанный почти полностью до того, как ей исполнилось восемнадцать лет, Вечерний альбом считается произведением технической виртуозности. Подчас незрелые темы тома не заслоняют мастерства Цветаевой в традиционных русских лирических формах. Во время публикации ее сразу же заметили ведущие критики, которые дали книге положительные отзывы и подчеркнули ее интимность и свежесть тона. Валерий Яковлевич Брюсов, который в статье 1911 года «Новые стихотворные сборники» в « Русской мысли» , высказывал некоторые оговорки по поводу бытовых тем и обыденных идей Цветаевой, тем не менее назвал ее «несомненно талантливым» автором, способным создавать «истинную поэзию русской интимная жизнь. Далее, отражая тогдашнее критическое отношение, Николай Сергеевич Гумилев восторженно писал о цветаевской непосредственности и дерзости, заключая в своей статье 1911 года «Письма о русской поэзии» в Аполлон : «Здесь инстинктивно угаданы все основные законы поэзии, так что эта книга будет не только книгой очаровательных девичьих признаний, но и книгой превосходных стихов».

После ее первоначального критического успеха и популярности Цветаевой в значительной степени пренебрегали из-за ее экспериментального стиля и ее отказа занимать ни про-, ни антисоветскую позицию.Недавние критики считают ее творчество одним из самых новаторских и мощных произведений русской поэзии двадцатого века, а такие ученые, как Анжела Ливингстон, писали: «Эмоциональный, но не« женственный »поэт, она избегает всякой сладкозвучной сентиментальности и вместо этого любит, ненавидит, восхваляет. , бичует, сокрушается, восхищается, устремляется… с какой-то непоколебимой телесностью, всегда доводя страсти и позиции до точки, в которой они будут полностью раскрыты».

ОБЩИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОПЫТ

Вот несколько произведений писателей, которые, как и Цветаева, также отдавали дань уважения своей родине, народам и собратьям-писателям в сказках, стихах, лирике и прозе:

Сказки Греции ( 1970), сборник под редакцией Георгиоса А.Мегас. В этот сборник вошли такие рассказы, как «Миндальное семя и минделла» и «Брат и сестра».

Popular Tales of the West Highlands (1890), сборник Джона Фрэнсиса Кэмпбелла. Эти сказки родом из Шотландии и включают такие названия, как «Сказка о королеве, которая хотела напиться из определенного колодца».

Владимир Ильич Ленин (1925), трибьют-стихотворение Владимира Маяковского. Это стихотворение из трех тысяч строк было высококлассной данью памяти Ленину после его смерти.

Responses to Literature

1. На Цветаеву и ее творчество повлияли события гражданской войны в России, когда поэтесса бедствовала в Москве, а ее муж воевал в Крыму офицером царской Белой Армии. Исследуйте гражданскую войну в России. Как это особенно повлияло на мирных жителей? Как отразилось это влияние в творчестве Цветаевой?
2. Цветаева проявляла антибольшевистские настроения в своих стихах, пьесах, журналах и рассказах. Этот факт препятствовал публикации ее сочинений на несколько лет.Выберите стихотворение Цветаевой, которое, по вашему мнению, могло иметь такой противоречивый политический посыл (возможно, вам потребуется изучить большевиков, чтобы понять этот контекст). Объясните, почему это стихотворение могло представлять такую ​​угрозу, используя подробный анализ отрывков из стихотворения, чтобы углубить свою позицию.
3. В своем творчестве Цветаева имеет тягу к народным песням, частушкам и русской поэзии восемнадцатого века. Исследуйте русские народные традиции, мифологию или историю, чтобы глубже понять людей, о которых писала Цветаева.Как бы вы охарактеризовали типичных русских того времени? Хорошо ли они изображены в ее работах? Какие ценности у них проявляются в творчестве поэта? Что вы узнали о русской традиции из сочинений Цветаевой?
4. Творчество Цветаевой ценится за лиризм и «интуитивное» понимание того, что движет человеческой душой. Проанализируйте эмоциональное воздействие одного из ее стихотворений, которое вы находите особенно поразительным; объяснять различные элементы поэзии, которые она использует для создания определенных образов и пробуждения определенных чувств у читателя.Помогите вашему читателю понять, в конечном счете, как работает стихотворение.

БИБЛИОГРАФИЯ

Книги

Брюсов Валерий Яковлевич. Среди стихов 1894–1924: Манифест, статьи, рецензии . Составители Николай Алексеевич Богомолов и Николай Всеволодович Котрелев. М.: Советский писатель, 1990.

Гумилев Николай Сергеевич. «Письма о русской поэзии». В Собрание сочинений , стр. 262, 293–294. Вашингтон, округ Колумбия: Виктор Камкин, 1968.

Карлински Симон. Марина Цветаева: ее жизнь и искусство . Беркли: University of California Press, 1966.

———. Марина Цветаева: Женщина, ее мир и ее поэзия . Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1985.

Карлински, Саймон и Альфред Аппель-младший, ред. Горький воздух ссылки: русские писатели на Западе, 1922–1972 . Беркли: University of California Press, 1977.

Пастернак, Евгений, Елена Пастернак и Константин М.Азадовский, ред. Письма, лето 1926 года: Борис Пастернак, Марина Цветаева, Райнер Мария Рильке . Перевод Маргарет Веттлин и Уолтера Арндта. Нью-Йорк: Харкорт, 1985; перепечатано, Oxford University Press, 1988.

Цветаева Марина, Unpublished Letters . Под редакцией Глеба Струве и Никиты Струве. Париж: YMCA-Press, 1972.

Периодические издания

Бургин, Дайана Льюис. «После бала: Творческие отношения Софьи Парнок с Мариной Цветаевой. Русское обозрение 47 (1988): 425–44.

Чепела, «Серьезное отношение к монологизму: «Крысолов» Бахтина и Цветаевой». Славянское обозрение 4 (1994): 1010–24.

Форрестер, Сибелан. «Колокола и купола: формообразующая роль женского тела в поэзии Марины Цветаевой». Славянское обозрение 2 (1992): 232–46.

Гоув, Антонина Ф. «Женский стереотип и не только: ролевой конфликт и разрешение в поэтике Марины Цветаевой». Славянское обозрение 2 (1977): 231–55.

Холл, Брюс. ««Самая дикая из дисгармоний»: лакановское прочтение цикла Цветаевой «Провода» в контексте других его значений». Славянский и восточноевропейский журнал 1 (1996): 27–44.

Хельдт, Барбара. «Два стихотворения Марины Цветаевой из После России ». Modern Language Review 3 (1982): 679–87.

Веб-сайты

Кнеллер Андрей. Переводы Марины Цветаевой: избранные стихи и ссылки . Получено 31 марта 2008 г. с http://home.comcast.net/~kneller/tsvetaeva.html.

Маневич, Вадим и Олеся Петрова. Наследие Марины Цветаевой . Получено 31 марта 2008 г. с http://english.tsvetayeva.com/.

Мир Марины Цветаевой (на русском языке). Получено 31 марта 2008 г. с http://www.ipmce.su/~tsvet/.

Биография Марина Цветаева | Русская поэзия

Марина Ивановна Цветаева   (1892-1941) выросла в Москве. Ее отец был профессором изобразительного искусства, основавшим Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина , а мать была концертирующей пианисткой.Марина Цветаева была вундеркиндом и полиглотом. В возрасте 6 лет,   , она начала писать стихи на русском языке и брала серьезные уроки игры на фортепиано. В 16 лет она училась в Сорбонне в Париже и примерно в то же время начала писать стихи на французском и немецком языках. В 18 лет Цветаева опубликовала свой первый сборник стихов: «Вечерний альбом», сборник стихов-исповедей, посвященных женской психике, гендеру и интимности — темам, которые ранее в русской поэзии открыто не обсуждались.

Вышла замуж за Сергея Эфрона в 1912 году; у них было две дочери, а позже один сын. Эфрон вступил в Белую армию, а Цветаева разлучилась с ним во время Гражданской войны. Во время московского голода Цветаева не смогла прокормить себя и дочерей и поместила их в государственный приют, где младшая, Ирина, умерла от голода в 1920 году.

Ее самая ранняя работа исследует важность пола в построении идентичности, вызов женщины-поэта в обществе и защиту права человека на самовыражение.Ее талант не получил широкой известности при жизни, однако уже в сборниках « Вехи » (1921, 1922) изысканность, глубокая эрудиция, красноречие и разнообразие масочных приемов выделяли ее среди других поэтов-современников. В ее небольшом сборнике Разлука (1922) отмечены такие отличительные черты цветаевского стиля, как полифония, звучное стихосложение, звукоподражание, эксперименты со строфическими и ритмическими построениями. Между 1918 и 1920 годами она писала стихи, восхваляющие белые армии и их борьбу с большевизмом.В эти годы появились стихи «Лебединые владения» (1917-1921, опубликовано в 1957).

В 1922 г. эмигрировала с семьей в Берлин, затем в Прагу, в 1925 г. поселилась в Париже. В Париже семья жила в нищете. Сергей Эфрон работал на советскую тайную полицию, и хотя трудно установить, что Цветаева знала о политических делах Эфрона, все же общепризнано, что она должна была знать более широкую картину. В 1925-1926 годах, живя в провинциальном чешском городке, Цветаева написала сатирическую поэму Крысолов по мотивам немецкой легенды о Гамельнском Крысолове.Полифоническое повествование состоит из широкого набора голосов, эвфемизмов и каламбуров, основанных на парономазиях, — все это признаки уникального поэтического стиля Цветаевой.

В Париже она написала Ариадну (1927) и Федру (1928) — неоклассические трагедии в стихах. Позднее, в 1930-е годы, в своей зрелой прозе она сосредоточилась на самозванцах, бунтовщиках и самозванцах, будь то артистические или политические деятели, вроде Пугачева или Маяковского. Через годы лишений и ссылок поэзия и общение с поэтами выдержали Цветаеву.Одним из примеров эпистолярной прозы Цветаевой является ее переписка с Райнером Марией Рильке и Борисом Пастернаком летом 1926 года.

В политически чувствительной атмосфере того времени претензии Цветаевки на аполитичность и борьбу за личную свободу творчества и толерантность постоянно понимались неправильно. В 1930-е годы от нее сторонилась эмигрантская община Парижа. К сожалению, ее попытки бросить вызов идеологической ограниченности, будь то красные или белые, нежелание идти на компромисс со своими идеалами и стремление сосредоточиться на разнообразных поэтических задачах рассматривались как свидетельство ее противоречивой, ненадежной политики.С 1935 года Цветаева постоянно боролась с негативной реакцией на ее творчество в эмигрантских кругах. В отчаянии она в конце концов решила поддержать Эфрона, несмотря на его деятельность в качестве советского агента, и в конце концов даже последовала за ним обратно в Россию. В 1939 году Цветаева вернулась в Советский Союз. Когда немецкая армия вторглась в СССР, Цветаеву вместе с сыном эвакуировали в Елабугу. На тот момент трое ее ближайших родственников — сестра Асия, дочь Алия и муж Сергей Эфрон — уже были арестованы.Она повесилась 31 августа 1941 года.

Источники

Биша, Робин. Русские женщины, 1698–1917: Опыт и выражение, антология источников . Издательство Индианского университета. 2002.

Карлински Симон. Марина Цветаева. Женщина, ее мир и ее поэзия . Издательство Кембриджского университета, 1985.

.

Швейцер, Виктория, Чендлер, Роберт. Цветаева . Перевод Х.Т. Виллетс. Лондон: Харвилл, 1995.

Парижское обозрение. Десять афоризмов русской революции

Марина Цветаева

Марина Цветаева — одна из самых известных поэтесс России ХХ века. Она родилась в Москве в 1892 году в семье классика и матери-пианистки. Свою первую книгу стихов она опубликовала в семнадцать лет. Она пережила и написала о русской революции и последовавшем за ней московском голоде. В 1922 году Цветаева и ее муж Сергей Эфрон вместе с двумя детьми бежали из России.Они жили во все возрастающей бедности в Париже, Берлине и Праге. В 1939 году они вернулись в Москву, а через два года, в 1941-м, мужа и дочь арестовали по обвинению в шпионаже. Ее мужа казнили, а дочь посадили в тюрьму. Цветаева, кажется, не знала, что ее муж был шпионом: когда ее допрашивала полиция, она читала им французские переводы своих стихов и отвечала на их вопросы с таким смущением, что полиция пришла к выводу, что она невменяемая. Цветаеву с сыном эвакуировали в Елабугу, где в августе 1941 года Цветаева покончила жизнь самоубийством.Эти афористичные фразы взяты из дневников и записных книжек, которые она вела, живя в Москве с 1917 по 1922 год:

1. Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого.

2. Вы не хотите, чтобы люди знали, что вы любите определенного человека? Затем скажите: «Я его обожаю!» Но некоторые люди знают, что это значит.

3. Чувственная любовь и материнство почти исключают друг друга.Настоящее материнство — это мужественно.

4. Я должен пить тебя из кружки, но я пью тебя каплями, от которых кашляю.

5. Сердце: это музыкальный, а не физический орган.

6. Сколько материнских поцелуев падает на недетские головы — и сколько нематеринских — на детские головы!

7. Насыщенный раствор. Вода не может растворить больше.Таков закон. Ты раствор, пропитанный мной. Я не бездонный чан.

8. Все невыразимое нерушимо. Так, например, нераскаянное убийство — остается. То же самое и с любовью.

9. Родство по крови грубо и крепко, родство по выбору — прекрасно. А то, что нормально, может порваться.

10. Любить — это видеть человека таким, каким его задумал Бог, а родители не смогли его создать.Не любить — это видеть человека таким, каким его сделали родители. Разлюбить: значит видеть вместо себя стол, стул.

Выдержка из Земные знаки: Московские дневники, 1917–1922 , Марина Цветаева, перевод Джейми Гэмбрелла. Публикуется с разрешения New York Review Books Classics.

Джейми Гэмбрелл — писатель о русском искусстве и культуре. Ее переводы включают День опричника Владимира Сорокина , Метель и для NYRB Classics Ледяная трилогия .В 2016 году она была удостоена премии Торнтона Уайлдера за перевод.

Марина Цветаева считается одним из самых известных поэтов России ХХ века. Наряду с многочисленными стихотворными пьесами и прозаическими произведениями, ее произведения включают несколько длинных стихотворений, среди которых Поэма Конца , Поэма Горы и Крысолов .

Жизнь, наполненная романтикой и революцией, роковая русская поэтесса любила и жила трагически | Нина Рената Арон

«Два с половиной дня — ни глотка, ни укуса», — писала русская поэтесса Марина Цветаева в октябре 1917 года, когда поезд вез ее из Крыма обратно в родную Москву, посмотреть, что там было слева от него.За несколько дней до этого большевики подняли восстание против ненадежного Временного правительства в России, положив начало революции. «Солдаты приносят газеты — отпечатанные на розовой бумаге. Кремль и все памятники взорваны», — продолжила она. «Здание, где кадеты и офицеры отказались сдаться, взорвано. 16000 убитых. На следующей станции до 25000. я молчу. Я курю.”

Цветаева не могла тогда знать, что переживает один из самых значительных потрясений в истории своей страны и ХХ века.Как и большинство ее соотечественников, она мало знала. Русская революция ворвалась в жизнь Цветаевой, как это произошло со многими, особенно с аристократическим прошлым, сразу же сделав неопределенными состояние ее дома, средств к существованию и будущего. Поразительная широта террора и дестабилизации, вызванных революцией, особенно очевидна в жизни Цветаевой, и она станет одним из самых ярких и страстных голосов в русской литературе.

В то время она гостила у своей сестры Анастасии и боялась, что, вернувшись в Москву, она найдет своего мужа и двух дочерей, которым тогда было четыре года и шесть месяцев, раненых или мертвых. Они были в порядке, хотя это событие безвозвратно изменило всю их жизнь. Вскоре после революции муж Цветаевой, уже военный, присоединился к антибольшевистской Белой армии, которой предстояло вести кровавую гражданскую войну против красных. Цветаева не видела его снова четыре года и не получала от него вестей первые три года.

Внезапно Цветаева оказалась обездоленной и одинокой в ​​пугающей новой реальности с двумя маленькими детьми, ее семейный дом «разобран на дрова».Как художница и представительница аристократии, она никогда не работала по совместительству, но теперь устроилась на работу в Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац), где ворчливо столкнулась с ошеломляюще разнообразным составом новых советских граждан. Работа длилась недолго. В этот период Цветаева часто писала, вела тетради и дневники, в которых записывала головокружительные преобразования политической и повседневной жизни, происходящие вокруг нее. Эти записи собраны в томе Земные знамения: Московские дневники 1917–1922 , который вскоре будет переиздан издательством New York Review Books. Взятые вместе, работы являются мощным напоминанием о том, что искусство может спасти вас, или убить, или и то, и другое.

Марина Цветаева, 1892–1941. (Fine Art Images/Heritage Images via Getty Images)

Как пишет переводчик Джейми Гэмбрелл в предисловии к сборнику, дневник предлагал Цветаевой как свободу работать вне каких-либо литературных условностей или профессионального давления, так и структуру, которая была ей необходима, чтобы опоясать полнейший хаос послереволюционной жизни. Она включает в свои дневники воспоминания о своей юности, обрывки разговоров с детьми и друзьями, размышления о поэзии, наблюдения и критические анализы быстрых изменений в российской столице и языке, а также пробуждающие воспоминания отрывочные взгляды на повседневную жизнь, которую утверждает Гэмбрелл. являются не просто биографическим материалом, но «являются выдающимся историческим документом сами по себе.В одном отрывке, описывающем явный рейд, говорится: «Крики, вопли, звон золота, старушки с непокрытыми головами, изрезанные перины, штыки… Все рыскают». Через несколько страниц: «Рынок. Юбочки — поросята — тыквы — петушки. Примиряющая и чарующая красота женских лиц. Все темноглазые, и все носят ожерелья».

Она пронзительно пишет о собственном одиночестве и отчуждении. «Я кругом изгой: хамской жене «бедняк» (дешевые чулки, без бриллиантов), хаму «буржуа», теще — «бывший человек», Красноармейцы — гордые, коротко стриженные барышни.О шоппинге она пишет: «Продовольственные магазины теперь напоминают витрины салонов красоты: все сыры — холодцы — пирожные — ни на йоту живее восковых кукол. Тот самый легкий ужас». И о собственной бедности, еще мрачно-ошеломляющей новизне: «Я живу и сплю в одном и том же страшно севшемся, коричневом фланелевом платье, сшитом в Александрове весной 1917 года, когда меня там не было. Все покрыто прожженными дырами от падающих углей и сигарет. Рукава, собранные на резинку, закатываются и закрепляются английской булавкой.

Она брала крошечные подачки от друзей, работала по частям там, где могла, и ей платили гроши тут и там за то, что она читала вслух свою работу. В конце концов, она отдала свою младшую дочь Ирину в государственный приют, думая, что там ее будут лучше кормить. Ребенок вскоре умер от голода, еще больше погрузив Цветаеву в суматоху и горе.

Цветаева родилась в 1892 году в семье профессора Московского художественного университета и концертирующей пианистки. До того, как ей исполнилось 20 лет, она поглотила большую часть мира.Она была заядлым и всеядным читателем, особенно интересовалась литературой и историей, в подростковом возрасте училась во Франции и Швейцарии. В детстве ее семья жила за границей, ища более хорошие края и санатории для лечения туберкулеза матери Марины, который убил ее в 1906 году.

Союз родителей Цветаевой был вторым браком для ее отца, который впоследствии основал известный как Пушкинский музей, и для ее матери, у которой до этого были серьезные отношения.По большому счету, этих двоих преследовала их прошлая любовь, от которой они так и не оправились. У Цветаевой и ее сестры было двое сводных братьев и сестер, которые были продуктом первого брака ее отца, с которыми ее мать никогда не ладила.

Возможно, это одна из причин того, что Цветаева на протяжении всей своей жизни оставалась почти фанатичной поклонницей любви во всех ее проявлениях. Как пишут Оксана Мамсымчук и Макс Розочинский в Los Angeles Review of Books , несмотря на жизнь, полную трагедий, Цветаева «сохранила детскую способность к любви» и написала в своем стихотворении Письмо к амазонке, «любовь само детство.

Она страстно погрузилась в то, что ее муж Сергей Эфрон назвал в письме к другу «своими ураганами», ведя незаконченные эпистолярные романы и полномасштабные эротические интрижки. «Важно не , что , а как, », — продолжил Эфрон. «Не сущность или источник, а ритм, безумный ритм. Сегодня — отчаяние; завтра — экстаз, любовь, полная самоотверженность; а на следующий день — снова отчаяние».

Она познакомилась с Сергеем Эфроном в Коктебеле, своего рода приморской колонии художников в Крыму, в 1911 году.Эфрон, тоже поэт, обладал тем трагическим качеством, к которому, кажется, тянулась Цветаева. Он был шестым из девяти детей. Его отец, работавший страховым агентом, умер, когда он был подростком. Через год один из его братьев покончил с собой. Его мать, узнав о смерти сына, на следующий день покончила с собой.

Софья Парнок была возлюбленной и музой Цветаевой в России. (Викимедиа)

Цветаева и Эфрон быстро влюбились и поженились в следующем году (оба были еще подростками), хотя Цветаева продолжала крутить романы, в первую очередь с поэтом Осипом Мандельштамом, о котором она написала «Вехи», цикл стихи часто считались ее лучшими.Любовь, которую любила Цветаева, — то детская, то бурная и мучительная, — может быть, лучше всего проявилась в другом ее значительном романе — с поэтессой Софьей Парнок. Цветаева написала цикл стихов «Подружка» о Парноке (подарив его ей в подарок), тон ее то игривый, то язвительный, то жестокий. Парнок, со своей стороны, писал стихи, предсказывающие кончину пары. Как выразилась исследователь русской литературы Дайана Льюис Бергин, их «похоже, это была одна из тех страстей, которые подпитывались влечением к собственной гибели.

В 1922 году Цветаева уехала из СССР с оставшейся в живых дочерью и воссоединилась с Эфроном в Берлине. Затем семья переехала в Прагу. В 1925 году она родила сына Георгия. Летом 1926 года Цветаева переписывалась — настойчиво, лихорадочно — с двумя титанами европейской литературы, Борисом Пастернаком и Райнером Марией Рильке. В этих кратких ярких отношениях (Рильке умер в 1926 г., Цветаева и Пастернак продолжали писать друг другу) та же неудержимая и мучительная искра, та же одержимость одержимостью, которая характеризует большую часть биографии и поэзии Цветаевой.

В 1930-е годы она провела в основном в Париже, демонстрируя то, что русская писательница Нина Берберова называет «особой мерзостью среди парижских художников и поэтов в период между двумя войнами». Она заболела туберкулезом и жила на небольшую стипендию художника от чешского правительства и все, что ей удавалось заработать на продаже своих работ. Она писала Пастернаку о своем отчуждении: «Они не любят поэзии и что я такое кроме этого, не поэзия, а то, из чего она сделана. [Я] негостеприимная хозяйка.Молодая женщина в старом платье».

За исключением книг по истории, революции не подводятся четкие итоги. Скорее, они колеблются наружу бесчисленными способами. Несмотря на проживание за границей, семье Цветаевой пришлось столкнуться с полной батареей советских ужасов. Эфрон и оставшаяся в живых дочь пары Ариадна тосковали по СССР и в конце концов вернулись в 1937 году. Эфрон к тому времени работал на НКВД (советские силы безопасности до КГБ), как и жених Ариадны, который шпионил за семьей. Оба были арестованы по обвинению в шпионаже в разгар сталинского террора.Эфрон был казнен в 1941 году. Ариадну приговорили к восьми годам лагерей. Еще около десяти лет она провела в тюрьмах и ссылке в Сибири. Сестра Цветаевой Анастасия тоже попала в тюрьму; она выжила, но больше они никогда не виделись.

«Правда — это перебежчик», — написала Цветаева несколько лет назад в письме к другу.

В 1939 году Цветаева также вернулась в свой родной город Москву, но была переселена в Елабугу, небольшой городок в Татарстане, чтобы избежать наступления немецкой армии. Писательница Нина Берберова вспоминает, как видела Цветаеву незадолго до отъезда в Москву в 1939 году на парижских похоронах другого поэта. О встрече она пишет: «У нее были седые волосы, серые глаза, серое лицо. Ее большие руки, грубые и грубые, руки уборщицы, были сложены на животе, и у нее была странная беззубая улыбка. И я, как и все, прошел мимо, не поздоровавшись с ней».

Через два года, еще в Елабуге, Цветаева покончила с собой. Она оставила письмо своему 16-летнему сыну (который был призван в армию и через несколько лет погиб в бою), в котором говорилось: «Прости меня, но было бы только хуже.Я серьезно болен, это уже не я. Я люблю тебя безумно. Поймите, что я больше не могу жить. Скажи папе и Алье, если увидишь их, что я любила их до последней минуты, и объясни, что я зашла в тупик. Ее похоронили в безымянной могиле.

Цветаева: Трагическая жизнь | Чарльз Симик

В русской поэзии прошлого века имена Осип Мандельштам, Анна Ахматова и Борис Пастернак достаточно знакомы, но не ровня им Марина Цветаева. Поскольку ее чрезвычайно трудно переводить, ее работы почти неизвестны, и даже когда они становятся доступными, они не производят большого впечатления. Она кажется чужой и недосягаемой с ее эллиптическим синтаксисом и ее необычайно запутанными метафорами. Есть также явный объем и диапазон ее письма. Одно из ее длинных стихотворений, например, прославляет трансатлантический перелет Линдберга, а сюжеты других основаны на сказках. У нее сотни стихов, некоторые из которых почти эпической длины, в дополнение к изрядному количеству прозы, включая мемуары, дневники и письма, а также несколько пьес в стихах.Не все, что она написала, конечно, первоклассно, но многое. Так же хороша она, как Элиот или Паунд, можно спросить ради сравнения. Она так же хороша, как и они, и может иметь в рукаве больше трюков как поэт.

Ее жизнь представляет собой необычайно захватывающую историю, которая подробно описана в нескольких прекрасных биографиях поэтессы, опубликованных за последние двадцать лет. Трагические жизни, конечно, не идут ни в какое сравнение по степени их ужасности. Даже в обычное время нельзя быть уверенным, насколько беспорядок, который люди делают в своей жизни, вызван недостатками характера и чередой неудач, а насколько — обстоятельствами, в которых они оказались.Когда речь идет о мужчинах и женщинах, переживших десятилетия войн, революций и изгнания, становится все труднее понять, кого или что винить. Как сказала Цветаева в стихотворении: «Боюсь, что для такого несчастья всего/Расина и всего Шекспира мало!..» ¹

Марина Цветаева родилась в 1892 году в Москве и выросла в культура и изысканность. Ее отец был филологом-классиком, преподавал в Московском университете и был основателем одного из важных музеев города.Мать Марины была опытной пианисткой и хотела, чтобы ее дочь стала музыкантом. В 1902 году по совету врачей после того, как у нее диагностировали туберкулез, она забрала Марину и ее младшую сестру из школы и отправилась в Италию в поисках лекарства. Семья вернулась в Россию в 1905 году, где через год умерла мать. Марина училась в школе и в России, и в Париже, где начала писать стихи и переводить с французского. Сборник ее стихов « Вечерний альбом » был опубликован в 1910 году и хорошо принят.Ее стихи были романтичны и сентиментальны, как и следовало ожидать от подростка, но также говорили, что она привнесла в этой связи новую и смелую интимность в русскую поэзию.

В 1912 году Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона, выходца из известной семьи энциклопедистов и политических радикалов. Он был моложе ее. В том же году она выпустила свою вторую книгу стихов Волшебный фонарь и родила дочь Ариадну (Алю). Деньги ее семьи сделали молодоженов состоятельными.Они купили дом в Москве и проводили лето на берегу Крыма. Брак, однако, не удался. У Цветаевой были романы с поэтами Софьей Парнок и Осипом Мандельштамом. В апреле 1917 года у нее родилась вторая дочь Ирина, и Эфрон, желая, скорее всего, уйти от неловкой ситуации дома, пошел добровольцем в императорскую армию. Октябрьская революция застала Цветаеву в Крыму. Она вернулась в революционную Москву в конце ноября, когда ее муж присоединился к Белой армии для борьбы с большевиками. В течение следующих трех лет она не знала о нем ни слова.

Цветаева в двадцать пять лет оказалась одинокой, почти без средств к существованию, без средств к существованию себя и двоих маленьких детей. Она выжила с помощью дружелюбных соседей и продажи своего имущества. Вот описание из прозаического сборника Знаки земные ее жизни в Москве:

Встаю — верхнее окно едва серое — холодно — лужи — опилки — ведра — кувшины — тряпки — повсюду детские платья и рубашки.Я колю дрова. Зажгите огонь. В ледяной воде промываю картошку, которую варю в самоваре. (Долго я варил в нем суп, но однажды он так забился пшеном, что месяцами приходилось снимать крышку и ложкой лить воду сверху — это старинный самовар, с витиеватым краном, который не т открутил, не поддался ни спицам, ни гвоздям. Наконец кто-то — как-то — продул.) Топлю самовар горячими углями, которые беру прямо с печки. Я живу и сплю в одном и том же страшно севшемся, коричневом фланелевом платье, сшитом в Александрове весной 1917 года, когда меня там не было. Все покрыто прожженными дырами от падающих углей и сигарет. Рукава, собранные на резинку, закатываются и закрепляются английской булавкой.

Однажды в квартиру Цветаевой вломился вор и ужаснулся от найденной бедности. Она попросила его сесть и поговорить с ним. Когда он встал, чтобы уйти, он предложил ей деньги. Тем не менее, в своем дневнике после одного из таких темных моментов она делает неожиданное замечание:

Я не записал самого главного: веселья, остроты мысли, взрывов радости при малейшем успехе, страстной направленности всего моего существа.

Несмотря на бесконечные трудности, это был для нее продуктивный период. Она написала длинные стихотворные драмы и десятки коротких текстов. Она также заполнила свои записные книжки тем, что видела и слышала, когда ездила в провинции в поисках еды. Некоторые из этих комментариев включены в книгу Earthly Signs , чудесную подборку из ее дневников и эссе в исключительно хорошем переводе Джейми Гэмбрелла. Они дают нам представление о времени, мало чем отличающееся от того, что можно найти в рассказах Исаака Бабеля.Цветаева прекрасный репортер. Несмотря на то, что историки могут делать вид, в революционные времена воровство важнее идей. В то время как лидеры революции обещают луну, убийства и грабежи – единственная реальность, которую знают бессильные.

Автобиографические произведения Цветаевой и ее очерки наполнены запоминающимися описаниями и красиво перевернутыми фразами. «Сердце: это музыкальный, а не физический орган», — говорит она, например. Или: «Смерть страшна только телу.Душа не может этого понять. Поэтому в самоубийстве тело — единственный герой». Ее взгляды на все, от поведения людей до природы поэзии, проницательны и оригинальны. Ничто из этой остроты проницательности не проявлялось в ее собственной жизни, где она совершала одну ошибку за другой. Зимой 1919–1920 гг., не в силах прокормить детей, она отдала их в детский дом. Старшая, Аля, заболела, и Цветаева привезла ее домой и вылечила. В феврале в том же приюте умерла от голода ее младшая дочь, которой не было еще и трех лет.Преодолев чувство вины за пренебрежение ребенком, она очень редко упоминала о нем снова.

«Я неисчерпаемый источник ереси», — заявила Цветаева. «Не зная ни одного, я исповедую их всех. Возможно, я даже создаю их». Ей не нравился Чехов с его чувством меры; она всегда принимала чью-то сторону. В одном из самых забавных воспоминаний серии «Земные знаки» содержится ее описание чтения стихов с восемью другими женщинами, на котором она читала стихи, восхваляющие Белую армию, перед аудиторией, состоящей в основном из солдат Красной Армии.Она считала, что долг поэзии — встать на сторону побежденных. Она также нашла слово «поэтесса», примененное к ней самой, оскорбительным. Она говорила, что в поэзии есть более существенные различия, чем принадлежность к мужскому или женскому полу. Ее мужество и независимость замечательны, если вспомнить, что другим порядочным людям приходилось унижаться и что большинство других поэтов — даже те, которые потом передумали, — приветствовали революцию. Они долго не могли смириться с тем, что все эти страдания были напрасны.

Если ранней поэзией Цветаевой восхищались современники, то этого нельзя сказать о ее творчестве 1920-х годов. Вот как описывал ее стихи ее бывший любовник Мандельштам: «Самое жалкое в Москве — дилетантская вышивка Марины Цветаевой во славу Божией Матери». Жалуясь на женскую поэзию вообще и на нее в частности, он продолжал говорить, что ее стихи оскорбляют и слух, и историческое чувство. ² Лев Троцкий в своем когда-то широко читаемом и почитаемом Литература и революция (1923) согласился, назвав его узкой поэзией, охватывающей саму поэтессу, некоего джентльмена в котелке или военных шпорах и, наконец, Бога, который выполняет обязанности врача, специализирующегося на женских жалобах.В эмигрантских литературных кругах обычно шла одна и та же история. «Она входит в литературу в бигуди и халате, как будто направляется в ванную», — писал ³ критик.

Джейми Гэмбрелл хорошо резюмирует трудности работы Цветаевой в своем кратком и чрезвычайно проницательном введении к Знакам Земли :

Цветаева читается непросто даже для образованных носителей русского языка. Она сталкивает читателей с джойсовским обилием идиом и стилей, начиная от метафорической речи сказок и иносказаний крестьянского диалекта до высокой литературной речи, пропитанной греческими и римскими мифами, классикой и немецким романтизмом.Она использовала почти все классические русские размеры, добавляя свои новшества, и оригинально использовала русские народные ритмы. Ее тематика основана на столь же разнообразных литературных, исторических и фольклорных источниках. Как когда-то сказал Волошин, в Цветаевой сосуществовали десять поэтов.

Языковую плотность ее стихов можно сравнить с поэзией Джеральда Мэнли Хопкинса, за исключением того, что у нее гораздо больше голосов. В письме к Рильке, с которым у нее был эпистолярный роман, она пишет:

Я не русский поэт и всегда удивляюсь, когда меня принимают за поэта и рассматривают в таком свете.Причина, по которой человек становится поэтом (если бы вообще можно было им стать, если бы он не был им прежде всего!) состоит в том, чтобы не быть французом, русским и т. д., чтобы быть всем.

Чуть позже в том же письме, однако, она говорит: «Но в каждом языке есть что-то, что принадлежит только ему одному, что — это это». ⁴ Цветаева поэт того это . «В почти библейском смысле, — пишет Гэмбрелл, — Слово — это средство творения; порождая как субъект, так и эмоцию, это воплощение духа.

Быть поэтом слуха и делать звук более важным, чем зрение, значит сделать себя практически непереводимым. Ни один из переводов ее стихов, которые я читал, — а их очень много — не в состоянии передать всю силу ее словесности, хотя некоторые, например, Нины Коссман и Майкла М. Найдана, приближаются к ней. ее слишком часто заставляют казаться болезненно неуклюжей и скучной, когда она совсем не такая. Вот как Робин Кембол передает одно из своих стихотворений в Milestones :

НОМЕР ПОЭМЫ 31

Старуха дикая говорила мне прямо
Согнулась, как ярмо, в исступлении:
— Не твое, чтобы праздно мечтать,
Не твое, чтобы белье белить,
Твое, чтобы царствовать — на какой-нибудь затерянной окраине,
Твоя, чтобы целовать, моя дорогая – ворон.
Я побелел, как туча, слушая:
Вынеси белое погребальное облачение,
Чёрного жеребенка больше не бьют,
Соборного папу больше не напоят,
Положи меня мирно под яблоню,
Без молитв , никаких благовоний, чтобы убаюкать меня.
Низкий поклон – спасибо говорю за
Совет и царскую милость,
За эти карманы твои, такие пустые,
За твои пленные песни в изобилии,
За позор, наполовину разделенный с крамолой,-
За твой любовь, за яростную любовь, которую вы дали.
Когда в соборе зазвонит колокол —
Меня черти утащат.
Когда мы вместе опустили стаканы,
Я говорил, и я скажу Творцу, –
Что я любил тебя, мой крепкий юноша,
За славой и за солнцем.

Это не похоже на великого поэта, которого я восхвалял. К сожалению, именно такое впечатление производит « Вехи » — сборник в основном коротких лирических стихотворений, написанных в 1916 году. Многие переводы, даже частично удачные, омрачены неудачным однообразным подбором слов и фраз. У Цветаевой, которая сама переводила свои стихи на французский язык, дела обстояли не намного лучше. Она позволяла себе большую вольность, чем Кембалл, транспонируя и меняя тональность стихов, не только используя разные слова, но и меняя образы в надежде сохранить главное, утверждая, что на другом языке надо писать что-то новое. Это кажется разумным советом, за исключением того, что сделанные ею переводы не годятся. Тем не менее, на мой взгляд, брать на себя свободу время от времени — это единственный способ приступить к переводам ее стихов и, если повезет, осуществить невозможное.

В мае 1922 года Цветаева вместе с дочерью уехала из России, чтобы воссоединиться с мужем, который тогда жил в Праге. Она добралась до Берлина, где, ожидая воссоединения с Эфроном, закрутила роман со своим издателем. Через два месяца в Берлине семья переехала в деревню на окраине Праги, где прожила следующие два с половиной года. Ее сын Георгий (известный как Мур) родился в 1925 году. Годы в Чехословакии были сравнительно счастливыми. Правительство щедро выплачивало стипендии русским студентам-эмигрантам и интеллигенции.Цветаева тоже писала. Некоторые из ее длинных стихотворений были написаны в это время, в том числе The Swain и The Pied Piper (оба основаны на сказках), а также два самых лучших, Poem of the Mountain и Poem of Конец , оба были вдохновлены другим увлечением. В письме, которое ее муж написал в то время, он описывает, каково было жить с ней:

Марина – женщина страстей…. Погружение с головой в ее ураганы стало для нее неотъемлемым, дыханием жизни.Уже не важно, кто вызывает эти ураганы. Почти всегда (и теперь, как прежде) — вернее, всегда — все основано на самообмане. Выдумывается человек и начинается ураган. Если быстро раскрывается ничтожность и узость возбудителя урагана, то Марина уступает место урагану отчаяния. Состояние, которое способствует появлению нового возбудителя. Важно не что , а как . Не сущность или источник, а ритм, безумный ритм. Сегодня — отчаяние; завтра — экстаз, любовь, полная самоотдача; а на следующий день — опять отчаяние. И все это с проницательным, холодным (может быть, даже цинично-вольтеровским) умом. Остроумно и жестоко (почти всегда справедливо) высмеиваются вчерашние провокаторы. В книгу занесено все. Все хладнокровно и математически отлито в формулу. Огромная печь, для костра которой нужны дрова, дрова и еще дрова. Нежелательная зола выбрасывается, а качество древесины не так важно. Пока печь хорошо тянет — все превращается в пламя.Плохая древесина сгорает быстрее, хорошая – дольше.

Само собой разумеется, что я уже давно не пользуюсь огнем.

Ее собственное объяснение в письме не противоречит объяснению мужа:

Я не создан для [этой] жизни. Со мной все в огне. Я могу быть вовлечен в десять отношений одновременно (прекрасные «отношения», вот эти!), и уверять каждого из глубочайшей глубины, что он единственный. Но я не выношу малейшего поворота головы от себя. МНЕ БОЛЬНО, понимаешь? Я человек содранный заживо, а у всех остальных есть доспехи. У всех вас есть искусство, социальные проблемы, дружба, развлечения, семьи, долг, а у меня, в глубине души, НИЧЕГО. Все спадает, как кожа, а под кожей живая плоть или огонь — я Психея. Я не вписываюсь ни в какую форму, даже в самую простую форму моих стихов. ⁵

Почти все стихи, составляющие ее величайший сборник После России , были написаны в то время.Вот стихотворение из этой книги, одно из первых, которые я когда-либо читал о ней, и которое я никогда не забуду. Оно взято из «Книги русских стихов пингвинов» , опубликованной в 1962 году в том, что редактор называет «простым прозаическим переводом», который я до сих пор предпочитаю нескольким другим версиям в стихах.

ПОПЫТКА РЕВНОСТИ

Какова твоя жизнь с другой женщиной? Проще, не так ли? Взмах весла! Память обо мне,

плавучий остров (в небе, а не в воде), скоро отступающий, как береговая линия?…

Души, о души, вы будете сестрами, а не возлюбленными!

Какова твоя жизнь с обычной женщиной? Без божественного? Теперь, когда вы свергли свою королеву и сами отказались от престола,

как твоя жизнь? Чем вы занимаетесь? Как ты дрожишь? Как ты встаешь [с кровати]? Как ты умудряешься расплачиваться за бессмертную пошлость, бедняга?

«Хватит конвульсий и сердцебиений — сдам дом!» Какова твоя жизнь с такой же женщиной, как и любая другая, ты, моя избранница?

Является ли еда более приятной и съедобной? Не жалуйтесь, если вам это надоело! Какова твоя жизнь с подобием — ты, ступивший на Синай?

Какова твоя жизнь с незнакомкой, женщиной этого мира? Скажи мне прямо: ты ее любишь? Разве стыд, как поводья Зевса, не хлещет тебя по лбу?

Какова твоя жизнь? Как твое здоровье? Как ты поешь? Как ты справляешься с гноящейся раной бессмертной совести, бедняга?

Какова ваша жизнь с рыночным товаром? Цена кусается, не правда ли! После каррарского мрамора на что похожа ваша жизнь с куском осыпающейся штукатурки Парижа?

(Бог был высечен из глыбы и разбит вдребезги!) Какова твоя жизнь с одной из ста тысяч женщин — ты, знавший Лилит?

Вы утолили голод новым рыночным товаром? Теперь, когда магия потеряла над тобой свою власть… какова твоя жизнь с женщиной этой земли, если ни один из вас не использует шестое чувство?

Ну, положи крест: ты счастлив? Нет? В яме без глубины на что похожа твоя жизнь, мой любимый? Тяжелее, чем моя жизнь с другим мужчиной, или все-таки?

В ноябре 1925 года семья переехала в Париж в надежде, что Цветаева будет больше общаться с литераторами. Ее первое публичное чтение было триумфом, который ей так и не удалось повторить. Первоначально хорошо принятый русским сообществом, отношения с годами испортились как по литературным, так и по политическим причинам. Советская литература была анафемой для эмигрантов, но не для нее. Она публично восхваляла поэтов-коммунистов, таких как Маяковский. Тем временем семья жила в нищете. У ее мужа не было ни профессии, ни практических навыков, ни желания устроиться на постоянную работу. Его интересовала только российская политика.В 1930-х годах он стал членом организации под названием «Союз репатриантов в Советский Союз», которую многие справедливо считали прикрытием для советских секретных служб. После того, как его политические взгляды стали сталинистскими, Цветаева, которая поддерживала семью своей писательской деятельностью и финансовой помощью своих богатых друзей, все больше и больше подвергалась остракизму из-за деятельности своего мужа.

Атмосфера дома была напряженной. Эфрон говорил о том, чтобы вернуться в Россию и искупить свою вину за участие в Гражданской войне на стороне белых. Дети приняли сторону отца. Ее дочь начала работать во французском коммунистическом журнале и стала вращаться в просоветских кругах. У Цветаевой с ее опытом коммунизма было меньше иллюзий. Надо помнить, что это было время сталинского Большого террора. Возвращение назад было почти таким же безумием, как для еврея вернуться в гитлеровскую Германию. Эфрон, говорила она людям, видел то, что хотел видеть, и закрывал глаза на то, что на самом деле происходило в России. Даже после того, как ее дочь уехала в Москву в 1937 году, она не хотела следовать за ней.Затем жизнь во Франции стала для нее невозможной. Ее мужа допрашивала французская полиция в связи с убийством советского шпиона, отказавшегося вернуться домой.

В сентябре 1937 года, прежде чем ему успели задать какие-либо вопросы, Эфрон бежал в Советский Союз. Дальнейшие расследования установили, что он работал на НКВД и участвовал в нескольких убийствах, в том числе в убийстве сына Троцкого. Даже самые близкие друзья Цветаевой не могли поверить, что она ничего не знала о разведывательной работе мужа. Люди избегали ее. Ее исключили из литературных собраний и больше не публиковали. Она выжила благодаря небольшой стипендии, предоставленной ей советским посольством в ожидании разрешения на возвращение. Ее верность мужу и детям, все из которых хотели вернуться, превозмогла любые сомнения, которые у нее были. 12 июня 1939 года она и ее сын окончательно уехали. В своем последнем письме перед отплытием из Гавра она написала чешскому другу: «До свидания! То, что происходит сейчас, уже не трудно, то, что происходит сейчас, — это судьба.

В Москве она узнала, что ее сестра находится в лагерях. Не прошло и двух месяцев после возвращения Цветаевой, как ее дочь была арестована и обвинена в шпионаже в пользу западных держав, а вскоре после этого и ее муж. Эфрон, скорее всего, вскоре был расстрелян, а ее дочь провела в лагерях и ссылке в Сибири около семнадцати лет. Больше Цветаевой с ними не суждено было увидеться. У нее не было ни денег, ни жилья. Старые друзья боялись иметь дело с женой «врага народа» и бывшего эмигранта. Как писательница для коммунистов она не существовала. Если она не стояла в какой-то тюремной очереди, чтобы оставить посылку мужу и дочери, то искала работу. Она сделала несколько переводов, которые принесли немного денег, и даже составила сборник стихов, но он был отклонен издателем, мотивируя это тем, что ее стихи ничего не говорят советскому народу. Пастернак помогал чем мог, но мало. Когда Германия вторглась в Россию в июне 1941 года и бомбардировки Москвы усилились, ее паника усилилась.Ее удалось эвакуировать в Елабугу, небольшой городок на реках Тойма и Кама. Цветаева сняла комнату в Елабуге у местной пары и поехала в соседний более крупный город, где уже поселились несколько писателей, и пыталась получить разрешение на переезд туда. Она даже устроилась посудомойкой в ​​писательскую столовую.

Были основания надеяться, что она получит разрешение, но к этому времени она сама уже была безнадежна. 31 августа, когда ее сына и хозяев дома не было дома, она повесилась в прихожей своей комнаты. Она оставила три записки, две из которых умоляли друзей позаботиться о ее сыне, а последнюю — ему: «Прости меня, — писала она,

.
но было бы только хуже. Я серьезно болен, это уже не я. Я люблю тебя безумно. Поймите, что я не могу больше жить. Скажи папе и Алье — если увидишь их, — что я любил их до последней минуты, и объясни, что я зашел в тупик.

Цветаеву похоронили в безымянной могиле на Елабужском кладбище. Мур был призван в армию в 1943 году и погиб в бою в июле 1944 года.

Один из ее биографов, Виктория Швейцер, пишет:

Когда ее сняли с петли и отвезли в морг, гробовщик обнаружил в одном из карманов ее фартука крохотную (1х2 см) синюю тетрадку в сафьяновом переплете. К записной книжке был прикреплен очень тонкий карандаш, но, по сути, записная книжка была слишком мала, чтобы писать в ней. Гробовщик хранил эту записную книжку, хранил ее более сорока лет и на смертном одре попросил передать ее. Вернемся к родственникам Цветаевой.

No related posts.